Книга Дунай. Река империй - Андрей Шарый

Карл Маклкнехт. Адальберт Штифтер. Около 1868 года.

В те годы, когда Адальберт Штифтер в рабочее время редактировал городскую газету, а долгими зимними вечерами топил в шнапсе свое разочарование литературным процессом, его земляк Антон Брукнер давал виртуозные органные концерты в кафедральном соборе Линца и преподавал в Вене нотную грамоту. Потомки и этому композитору, одному из лучших сочинителей духовной музыки XIX столетия, отрядили “именной дом”, главный концертный зал Линца. Фамилию Брукнера унаследовали также местный оркестр, частный университет искусств и фестиваль классики. В отличие от Штифтера, добрый католик Брукнер никогда не был женат, но активно интересовался очень молодыми девушками, которым делал честные брачные предложения. Последнюю попытку обрести семейное счастье композитор предпринял, уже перешагнув порог семидесятилетия, однако ответных чувств у семнадцатилетней хористки не вызвал. Главными музами Брукнера остались симфонии, мессы, псалмы и мотеты. Выдающийся музыкант, но чрезвычайно неуверенный в себе и подверженный нервным расстройствам человек, сын бедного сельского учителя, Брукнер брал уроки гармонии и композиции до сорока лет, а прославился только после шестидесяти. Перечень его опусов составляет обширный каталог, что объясняется редкой чувствительностью композитора к посторонним мнениям: Брукнер вносил изменения в партитуру уже законченного произведения по первому совету коллеги или замечанию критика. В музыковедении даже существует термин “проблема Брукнера”: так называют множественность конфликтующих друг с другом версий одного и того же произведения. Так или иначе, Брукнер велик, его сравнивают с Вагнером и Бетховеном, все девять его симфоний называют монументальными.

Был такой австрийский художник Отто Болер, специализировавшийся на изготовлении бумажных силуэтов (этот художественный промысел столетие-полтора назад пользовался чрезвычайной популярностью). Одну свою черно-белую картинку Болер посвятил Брукнеру, многофигурная композиция называется “Антон Брукнер прибывает на небеса”. В раю, в окружении сонма похожих на мух ангелочков, новичка приветствуют одиннадцать уже освоившихся в лучшем из миров гениев австрийско-германской гаммы, от Моцарта до Баха. Художник тонко прочувствовал сцену: дюжина апостолов составляет комплект сочинителей Немецкой Музыки Вечности. Естественно, на Брукнере паразитировали и нацисты, считая, что именно этот композитор особенно точно выразил “дух времени” немецкого народа. Весть о самоубийстве Гитлера 1 мая 1945 года немецкое радио сопроводило адажио из Седьмой симфонии Брукнера. Сам композитор считал эту симфонию лирической.

Отто Болер. Антон Брукнер прибывает на небеса. Силуэт. До 1900 года.

Музыка Брукнера, важного туристического артикула Линца, и теперь льется над Дунаем. Каких только концертов здесь не устраивают! Я смотрю на портреты двух мужчин в черном, составивших интеллектуальную славу Верхней Австрии: лица их значительны и оттого мрачны, их произведения высокоморальны и оттого нерадостны. Однако у Линца Дунай не только бывал свидетелем трудного потного творчества, но и становился истоком чарующе легких романтических историй. Одна удачно сочетает любовь, деньги и предусмотрительность. В 1800 году прусский чиновник Иоганн Якоб фон Виллемер, банкир и богатей, выкупил себе в опекунство за две тысячи гульденов и пожизненную пенсию, словно из рабства, 16-летнюю красотку Марианну Юнг у ее собственной матери. Марианна была актрисой, выступала в спектаклях в Пресбурге (ныне Братислава), Вене и Франкфурте, очаровательно танцевала в обшитом разноцветными заплатками костюме Арлекина, ловко выскакивая из крутящегося по сцене огромного яйца. Эта юная непосредственность и пленила сорокалетнего финансиста.

В поместье Виллемера Марианна училась изящным манерам, иностранным языкам, правильному пению и сложению стиха. Финал истории о прусском Пигмалионе вышел счастливым: через полтора десятилетия Виллемер (уже дважды в прошлом женатый) наконец сочетался законным браком и со своей повзрослевшей воспитанницей. Историки литературы утверждают, что переквалификация Марианны из наложниц в супруги была вызвана поведением 65-летнего в ту пору Иоганна Вольфганга Гёте, давнего друга Виллемера. Еще не будучи знакомым со своей последней любовью Ульрикой фон Леветцов, моложе его на 55 лет, знаменитый поэт попытался позиционировать себя опасно близко к красавице Юнг. Успеха он не добился, но увековечил Марианну в “Книге Зулейки”, восьмой части эпической поэмы “Западно-восточный диван”. В 1869 году филолог Герман Гримм, получивший от Марианны фон Виллемер доступ к ее переписке с Гёте, выяснил: она и есть Зулейка. Более того, Марианна оказалась еще и соавтором Гёте, поскольку некоторые строфы “Зулейка-наме” написаны ею. Гостей Линца теперь водят по адресу Пфарплатц, 4, где родилась эта ставшая дворянкой и попавшая в историю литературы простолюдинка. Рядом с домом – подземный гараж и неплохое кафе Meier.

Когда ЗулейкаМне дарит безмерное счастье,Бросая мне свою любовь,Как мяч,Его ловлю яИ ей бросаю в ответСебя, посвященного ей.

Миновав пригороды Линца и Маутхаузен, Дунай круто поворачивает на юго-восток и описывает меж полей и лесов Нижней и Верхней Австрии широкую неспешную дугу, снова выводящую реку к северу, к воротам долины Вахау, столь неудачно пробужденной нацизмом в 1938 году. Эта долина – образцовая колыбель достойного, уважающего себя европейского государства: игрушечные, со всеми признаками благополучия домохозяйства по обоим берегам; расчерченные на зеленые квадратики виноградников и фруктовых садов холмы мягких очертаний; геометрическая аккуратность, хирургическая чистота в прямом соответствии со стереотипами о педантичном немецком характере. Сами австрийцы эти стереотипы опровергают, считая своей важной национальной чертой schlamperei – “необязательность”, “расхлябанность”, если не искать более экспрессивного аналога в русской обсценной лексике. Но смотря с чем, конечно, этот дунайский шламперай сравнивать. С одной стороны, страна Бабенбергов и Габсбургов действительно разбавила немецкую волю жизнелюбием недалекого Средиземноморья и восточноевропейской беспечностью, то и дело переходящей в лень. Однако и дремлющий на печи Емеля, и крестьянский сын Иван-дурак, и сиднем просидевший тридцать и три года Илья Муромец – всё персонажи вовсе не из австрийской волшебной сказки. Об особенностях дунайского гедонизма хорошо сказал Роберт Музиль, видный критик австро-венгерской монархии: “Находились в центре Европы, где пересекаются старые оси мира. По дорогам катились автомобили, но не слишком много автомобилей… Не было честолюбия мировой экономики и мирового господства. Знали роскошь – но не такую сверхутонченную, как французы. Занимались спортом – но не так сумасбродно, как англосаксы. Главный город тоже был меньше, чем все другие крупнейшие города мира, но все-таки значительное больше, чем просто большие города”. Многим, и мне тоже, было бы приятно жить в похожей стране…