Книга Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры - Дмитрий Шерих

Однако теория теорией, а жизнь жизнью. И смерть смертью. Осип Сенковский, заболевший тогда холерой, в итоге выздоровел – хотя и оставил после этого свою «Библиотеку для чтения». Но холера унесла жизни выдающейся русской балерины Авдотьи Ильиничны Истоминой, в замужестве Экуниной (умерла 26 июня), известного живописца Андрея Ивановича Иванова (умер 12 июля). А князь Николай Имеретинский вспоминал о том, как прямо в ресторане Лерхе на Невском, во время «вспрыскивания новых эполет», «двое вновь произведенных из школы юнкеров – Демидов (лейб-гусар) и Турчанинов (лейб-улан) заболели тут же, в ресторане, со всеми признаками холеры». Молодые офицеры вскоре скончались; Алексей Демидов, прослуживший всего 10 дней корнетом лейб-гвардии Гусарского полка, был похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры.

Авдотья Ильинична Истомина (Экунина)

К слову, о кладбищах: как видим, в эпидемию 1848 года холерных хоронили и на обычных некрополях столицы – но продолжались захоронения и на погостах, открытых в 1831 году. Повозки с гробами тянулись нескончаемой вереницей, приказа хоронить только ночью на сей раз не было – и столица имела вид гнетущий. Все тот же князь Имеретинский вспоминал о многочисленных погребальных процессиях, тянувшихся тогда по столице: «Со всех госпиталей и больниц тянулись целыми десятками гробы, так плохо сколоченные, что разложившиеся на жаре трупы проглядывали сквозь дырья и расщелины, издавая нестерпимую вонь. Помню, что встретив раз у Симеоновского моста подобную процессию в непосредственной близи, я чуть не лишился чувств от ужаса и отвращения».

О том же вспоминал и Андрей Михайлович Достоевский: «Я сказал, что холера в Петербурге была ужасная. Но вот факт, подтверждающий это. Раз как-то я с одним из товарищей хотели посвятить день счету покойников, провозимых по Обуховскому проспекту мимо нашего училища. Известно, что проспект этот ведет из города на Митрофаньевское кладбище, где хоронились холерные. И вот, начав наблюдать с 7 часов утра, отчеркивая каждого провезенного покойника мелом на большой классной доске особою чертою и продолжая свои наблюдения до 8 часов вечера, мы насчитали более 400 покойников!»

Холера 1848 года отличалась от холеры 1831-го одним ключевым моментом: серьезных волнений в городе на сей раз не происходило. Горожане убедились, что болезнь в самом деле реальна, а правительство на сей раз воздержалось от прежних принудительных мер карантина и изоляции больных. Отказались и от мер дезинфекции: мнение про то, что холера – болезнь «заразительная», было тогда под большущим вопросом. Возможно, эти отказы и стали причиной небывалого числа смертей – однако с политической точки зрения умирали на сей раз петербуржцы куда благонамереннее. Хотя без панических настроений и слухов об отравлении злоумышленниками пищи и воды не обошлось на сей раз. Александр Михайлович Скабичевский, в конце XIX века известный литературный критик, а в ту пору ребенок, вспоминал: «Говорили о подсыпателях, которые проникают под разными предлогами в кухни и отравляют воду в кадках, о том, что несколько таких подсыпателей с подозрительными склянками и порошками, найденными у них в карманах, были избиты толпою и отведены в участок в растерзанном виде; говорили о нападении на санитарные кареты, в которые якобы забирали с улиц пьяных, принимая их за холерных, говорили о заживо погребенных и т. п.

Я помню, что родители мои, в свою очередь, поспешили убрать кадку с водою из сеней в кухню и подозрительно смотрели на каждого незнакомого, приходившего к нам во двор или кухню».

Барон Модест Корф вспоминает в своих записках, как император Николай I, помнивший о событиях 1831 года, при первых признаках закипания народного гнева лично прибыл в столицу и занялся обузданием народных страхов – работой, как теперь бы сказали, профилактической: «Приехав немедленно из Петергофа в столицу, он увещевал здесь толпы народные, обращая их к покорности и молитве, обуздывал дикие страсти черни, обхаживал лично мясные лавки, вразумляя о необходимости особенной в них опрятности и проч. Не могу не повторить снова, что во всякой власти все надежды, все чаяния постоянно обращались к энергической и теплой душе государя, и что на нем одном покоились все наши упования… Лишь только унялось народное волнение, – а оно унялось тотчас по появлении государя, – все опять пошло, по наружности, как бы обыкновенным своим порядком, хотя в городе на каждом шагу встречался гроб и над всеми другими одеждами преобладали траурные; однако публичные гулянья стали наполняться не менее прежнего; везде опять раздавалась музыка, и та часть населения, которой не поразил еще злой недуг в ее семействах или близких, старалась, по-видимому, забыться в этих мнимых весельях».

Пока одни гуляли, другие скорбели – а по распоряжению Николая I был учрежден временный Комитет для отыскания и призрения лиц, осиротевших от холеры, под председательством военного генерал-губернатора столицы Дмитрия Ивановича Шульгина, «открывший свои действия» 24 июня. Нацелен он был, прежде всего, на заботу о людях небогатых: холера всегда особо жестоко обходилась с малообеспеченными горожанами. Хотя доставалось, разумеется, и богатым. Входили в этот Комитет не только чиновники высшего ранга, но и представители иных сословий, в том числе купечества: известно, что в числе членов Комитета состояли известный гостинодворец, торговец москательным товаром Иван Алексеевич Глазов и владелец овощной лавки в Никольском рынке Иван Павлович Крутиков…

Но постепенно эпидемия шла на спад, 24 и 25 июня стали последними днями, когда в городе заболевало холерой больше тысячи человек; неделей позже показатели снизились еще вдвое:

24 июня – 1085 заболевших и 599 умерших;

25 июня – 1178 заболевших и 662 умерших;

26 июня – 995 заболевших и 647 умерших;

27 июня – 764 заболевших и 489 умерших;

28 июня – 693 заболевших и 479 умерших;

29 июня – 692 заболевших и 396 умерших;

30 июня – 606 заболевших и 386 умерших;

1 июля – 654 заболевших и 409 умерших;

2 июля – 525 заболевших и 312 умерших;

3 июля – 432 заболевших и 294 умерших.

В том году публиковалась и статистика умерших на квартирах, из которой видно: хотя в целом в больницах и на дому умирало сопоставимое количество горожан, но число домашних смертей было все-таки выше. Видимо, медицинский уход в стационаре все-таки давал эффект даже тогда.

С 3 июля 1848 года число заболевших уже устойчиво держалось меньше 500 человек в день; в числе умерших в те дни (4 июля) был барон Федор Александрович Раль, известный тогда композитор и дирижер, автор первой аранжировки оперы «Руслан и Людмила» для военного оркестра. «Северная пчела» с осторожным оптимизмом констатировала: «Смотря по быстрому развитию эпидемии и принимая в соображение опыты прежних эпидемий, можно надеяться, что она столь же быстро пойдет на убыль». В этот раз газета не ошиблась: к 25 июля число заболевших горожан снизилось уже до 40 в день, умерших – ниже 30.