Книга Повседневная жизнь армии Александра Македонского - Поль Фор

Самое меньшее, что можно сказать, — это что простые воины не любили ни военачальников, ни даже знатных всадников царской гвардии, и уж тем более Клита и Филоту. На этот раз дело было не в кастовости, не в национализме, а в чем-то более глубоком, даже неискоренимом. Поскольку в обоих случаях знать принимала сторону царя, дойдя даже до постановления, что убийство Клита, молочного брата царя, было законным, и следует отказать ему в погребении! В чем упрекала военачальников взволнованная толпа, так это в несправедливом отношении к судьбам простых воинов. Те и другие чувствовали себя неравными как в жизни, так и в смерти. Командир или гетайр ест мясо, поскольку охотится как царь — чтобы развлечься и разнообразить свое меню. Как сообщает нам Афиней (Пир, I, 18), в аристократическом македонском обществе тот, кто еще ни разу не убил кабана, должен был есть сидя, как простой пастух, а не развалившись на ложе, как знатный человек. Как мы уже видели, простой воин поневоле становился вегетарианцем. Он передвигается пешком, несет свое оружие и провиант, но его повседневная пища состоит из муки или злаков, лепешек, чечевицы и лущеного гороха. Зато любой всадник имел возможность отдохнуть и право обслужить себя первым. Разумеется, стрелы и дротики азиатов, порой отравленные, не щадили никого из сражавшихся, ни пехотинцев, ни всадников, но пешие или конные гетайры были одеты в доспехи, их лошади покрыты попонами, они располагали большим количеством врачей, вспомогательными службами и слугами, которые о них заботились. Наемники, бедные солдаты остаются «больными в своих палатках и сами пользуют свои раны», если только их просто не бросают умирать на краю дороги, как это часто случалось в Согдиане и Гедрозии. Поразительное неравенство, побуждавшее — как минимум трижды за поход — войско протестовать или отказываться идти быстрее и дальше своих вождей по этой дороге смерти. От усталости — к озлоблению, от требований — к мятежу.

Падение авторитета

Все античные историки, писавшие о походе Александра, настаивают на свободе слова, которой пользовались и даже злоупотребляли македонские воины на своих собраниях. Они приводят насмешливые слова, которыми те осыпали царя на марше или помпезных парадах, «издеваясь над тем, что он якобы происходит от Амона» (Диодор, XVII, 108, 3). Критики, как мы уже видели, не щадили ни «друзей» царя, ни командиров, получавших двойное или тройное жалованье. Но в июле 330 года, после четырех, пяти или шести лет победоносных и убийственных кампаний, критический дух получил новое направление. Греческие союзники были отпущены из войска в предыдущем месяце в Экбатане, получив большое вознаграждение и значительную добычу. 25 июня оставшаяся часть армейской элиты была брошена на преследование Дария: 400 километров безостановочной девяти- или десятидневной погони между Рагами (современный Рей, предместье Тегерана) и Гекатомпилами (современный Шахруд), чтобы наткнуться в конце пути на пронзенный труп Дария и оказать ему почести, достойные великого правителя! И тут же узнать, что царек Македонии провозгласил себя законным наследником Дария и желает за него отомстить! И дарует свое покровительство в обеспечении неприкосновенности грудам серебра и золота, брошенным возле Дамгана, так же как и повозкам, полным женщин и детей, некогда принадлежавших царскому двору! В Гекатомпилах, в ожидании основной части войска и новобранцев, медленно добиравшихся из Экбатаны по невыносимой жаре, возникает слух, что новый царь, уже надевший персидские одежды и перенявший обычаи своего предшественника, похоже, позабыл о Европе и Македонии и готовится к войне с мятежными сатрапами. Эта война уже не преследует никакой цели, по крайней мере, никакой другой цели, кроме удовлетворения личных амбиций. В Гекатомпилах, на северной границе великой парфянской пустыни Деште-Кевир, становится известно, что придется перебираться через огромный горный массив Эльбурса, достигающий высоты более 5600 метров (гора Демавенд), чтобы попасть в Гирканию, на границу другой пустыни, Каракумов, или Черной пустыни, еще более страшной, чем парфянская. О той стране ходят слухи, что она полна тигров, волков, ядовитых змей, черных пауков и красных скорпионов. Не говоря уже о диких всадниках и амазонках.

Армию охватывает что-то вроде паники. Как-то утром в конце июля воины собираются в группы, каждая народность отдельно, собирают вещи, нагружают повозки и требуют причитающиеся им плату и часть добычи, причем их сопровождают, поддерживают и подбадривают все находящиеся при войске гражданские лица: торговцы, женщины и слуги. Военачальники из кожи вон лезут, чтобы убедить их, что речь здесь идет о их чести, безопасности и счастье. Кратер, один из наиболее уважаемых македонских командиров, повторяет данные царем обещания: сердцем Александр остается со своими подданными, чью тоску по родине разделяет, он не пойдет дальше страны скифов, которые, «как известно всякому», были когда-то европейцами и жили рядом с Дунаем (!). Воины пересекут в Гиркании плодородные долины, родину винограда, фиг, пшеницы и сочных фруктов — персиков, вишен, абрикосов; они будут возлежать с амазонками, всем добровольцам будут уплачены большие деньги… После чего историки, продолжатели Клитарха, и заявляют, что в поход якобы отправились только добровольцы. Но они по крайней мере не умалчивают о конфликте, как «скромные» Птолемей, будущий царь Египта, и Аристобул. Вот два командира, которым никогда, даже в мечтах, не суждено встретиться с царицей амазонок (и поделом!), но которые, к великому разочарованию старых вояк, приняли сторону молодых придворных.

От Пеллы, столицы Македонии, до Гургана, или «страны волка» (по-персидски Веркана), шагомеры-бематисты, или армейские землемеры, насчитали 6 тысяч километров. В 330–326 годах им придется добавить к ним еще 10 тысяч километров, чтобы добраться до правого берега Биаса, одного из притоков Сатледжа в Пенджабе, на восточной окраине современного Пакистана. Дальше пролегала не пустыня Тхар, как принято считать, но девственные леса и Индия, относящаяся уже к гангскому бассейну, где цари были вдесятеро более могучи, чем Таксила и Паурава на Инде. На протяжении многих месяцев воинов пытались заставить поверить, что они достигли края мира, что за этой горой и огромной рекой они наконец увидят окружающую Землю реку Океан. Но среди ста двадцати тысяч человек, составлявших армию при вторжении в Индию, многие принадлежали к восточным контингентам, говорили на пракритских языках мунда или телугу и доподлинно знали, что греческие полководцы лгут. Понеся значительные потери в ходе сражения со слонами и военными колесницами Пауравы, в разгар муссонных ливней, страдая от лихорадки, эпидемий и укусов ядовитых змей, воины остановились и отказались наводить новый мост. Это случилось в конце сентября 326 года около Амритсара, в 56 километрах к востоку от Лахора. «У лошадей от безостановочных переходов стерлись копыта, оружие по большей части пришло в негодность, и в отсутствие греческой одежды солдатам приходилось одеваться по-варварски, укорачивая индийские плащи» (Диодор, XVII, 94, 2). Нагруженные добычей, они хотели лишь сохранить свое имущество, а не истощать силы на приобретение нового. Воины и их командиры больше не были единодушны: целью последних была победа, целью первых — возвращение домой. Уставшие от тягот, они желали лишь воспользоваться тем, что уже имелось, чтобы наконец забыть об опасностях. Драматично и одновременно сентиментально описывают историки эту настоящую «забастовку», эти изнуренные возрастом, болезнями и пролитой кровью тела, неподвижно стоящие под проливным дождем. Воины лишь выставляли свои шрамы и молча плакали, желая разжалобить царя. «Они ждали, чтобы вожди и старшины объяснили царю, что они изнурены от ран и непрерывных тягот похода и не отказываются от службы, только не могут больше ее выносить. Они стояли скованные страхом, опустив глаза в землю» (Квинт Курций, IX, 3, 1–2).