Книга Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130-1194 - Джон Джулиус Норвич

Узкий деревянный фриз, тянущийся вдоль основания купола под ногами странных архангелов, едва различим среди всего этого золота. Когда в результате реставрационных работ, проведенных в конце XIX в., свет вновь проник в купол, после веков забвения обнаружились следы нанесенной на фриз надписи – старинного византийского гимна в честь Богородицы. Поскольку Марторана – греческая церковь, ничего удивительного в этом не было бы, если бы надпись не была выполнена на арабском. Почему ее перевели, мы не узнаем никогда. Возможно, деревянный фриз сделали арабы-христиане – арабы всегда считались лучшими плотниками, могли таким образом внести свой вклад в строительство церкви. Но имеется другое, более интересное объяснение – что этот гимн был особенно любим Георгием Антиохийским и что он больше всего нравился ему на языке, на котором он впервые услышал его в детстве – полвека назад, в Сирии.

А теперь, покинув древнюю часть церкви и пройдя сквозь строй жеманно улыбающихся херувимов и слащавых Мадонн, которые поистине знаменуют собой самые темные годы европейского религиозного искусства, остановитесь на минуту у западной стены в северной оконечности нефа, около входа. В этом месте, где располагался, вероятно, притвор церкви Георгия, вы увидите тускло сверкающий в полутьме портрет ее основателя. Это мозаика-посвящение: на ней адмирал, выглядящий старше своих лет и явно восточной внешности, простерся ниц перед Богородицей. Изображение простертого тела было, к сожалению, некогда повреждено и после неумелой реставрации больше всего напоминает черепаху, но голова сохранилась в первозданном виде – предположительно, портрет делался с натуры – и фигура Богородицы дошла до нас практически невредимой. Правой рукой Богородица делает жест, приглашая человека подняться, а в левой Она держит свиток, на котором написано по-гречески: «Дитя, Святое Слово, да сохранишь Ты от бедствий Георгия первого среди архонов, который воздвиг этот мой дом с самого основания; и даруй ему отпущение грехов, что только Ты, о Боже, властен свершить».

На противоположной стороне нефа, на южной стене – последнее и, может быть, величайшее сокровище Мартораны – мозаичный портрет самого короля Рожера, символически коронуемого Христом. Он стоит там, чуть нагнувшись вперед, изображенный в византийской манере, в длинном далматике; на его короне подвески с драгоценными камнями по константинопольскому образцу; даже руки сложены в молитве по греческому обычаю. Над его головой большие черные буквы на золотом фоне складываются в надпись, сделанную греческими буквами, – «Rogerios Rex», «Король Рожер». Употребление в греческой надписи латинского титула на самом деле вполне объяснимо; ко временам Рожера греческое слово для обозначения властителя – «василевс» – настолько прочно связывалось с византийским императором, что использование в ином контексте казалось неуместным. И все же сам факт подобной транслитерации весьма показателен и – особенно после того, как замечаешь арабскую надпись на соседней колонне, – кажется воплощением духа нормандской Сицилии.

Портрет Рожера также выполнен с натуры; на самом деле, поскольку портреты на монетах и печатях слишком малы, чтобы дать нам достаточно деталей, – так или иначе слишком символичны, – это единственное сохранившееся изображение короля Рожера, которое мы можем без опаски считать аутентичным[35]. Помимо портретов у нас есть только свидетельство архиепископа Ромуальда из Салерно, отличавшегося особой способностью давать расплывчатые, ничего не говорящие описания. Он пишет только, что Рожер был высоким, статным, с «львиным лицом» – что бы это ни значило – и голос его был subrauca, грубый, может быть, или хриплый, или вообще неприятный. Мозаика сообщает нам гораздо больше. Мы видим темноволосого, смуглого человека средних лет, с пышной бородой и длинными густыми волосами, струящимися по плечам. Черты лица греческие или итальянские, есть в них даже нечто семитское. Все это мало напоминает традиционный образ нормандского рыцаря.

Опасно судить о характере человека по портрету, особенно когда модель вам знакома, а портретист неизвестен. Но искушение слишком велико. И даже в иератической стилизованной мозаике Мартораны имеются вдохновенные штрихи, некоторые мельчайшие детали, которые являют нам короля Рожера, каким он был в жизни. Перед нами, без сомнения, южанин и восточный человек, правитель, наделенный острым умом и необыкновенной изворотливостью, чьим основным занятием являлось манипулирование враждующими группировками; государственный деятель, которому дипломатия, хотя бы основанная на притворстве, казалась более подходящим оружием, чем меч, а золото, пусть использованное для подкупа, – более действенным средством, нежели кровь. Это был покровитель наук и любитель искусств, который мог остановиться во время суровой военной кампании, чтобы полюбоваться красотой Алифе, крепости своего основного врага. И наконец, это был мыслитель, своим умом постигавший науку управления и правивший головой, а не сердцем, идеалист, утративший иллюзии, деспот, по природе справедливый и милосердный, который понял с горечью, что даже от милосердия иногда приходится отказываться в интересах справедливости.

Арианские ассизы закрепили мир. Период до 1140 г. был временем бурь, когда грозовые тучи нависали над континентом и на Сицилию, при всем ее благоденствии, падала их тень. Но потом небеса прояснились. Только последние четырнадцать лет царствования Рожера солнце по-настоящему засияло над его королевством.

И королевство на это отозвалось. Мы видели, как внезапно расцвело искусство нормандской Сицилии, словно субтропическая орхидея, долго прораставшая, внезапно пошла в рост. Нечто похожее произошло и с королевским двором в Палермо. Рожер унаследовал от отца систему администрации, построенную с использованием нормандских, греческих, латинских и арабских образов и отличавшуюся в лучшую сторону от административных систем других западноевропейских стран. Умирая, он оставил своим преемникам государственную машину, которая вызвала изумление и зависть во всей Европе. В подчинении эмира эмиров и курии имелись две земельные канцелярии, именовавшиеся «диванами» по примеру их прототипов из времен Фатимидов[36]. Они состояли почти исключительно из сарацин и следили за сбором торговых пошлин и феодальных податей на Сицилии и на континенте. Образцом для другого подразделения финансовой администрации – «камеры» – послужил старинный римский fescus, и там главенствовали греки; третье подразделение в целом соответствовало англо-нормандскому казначейству. Управление провинциями находилось в руках канцлеров королевства – камерариев; им подчинялись местные властители – латинские бейлифы, греческие катапаны или сарацинские амилы – в зависимости от того, какая народность и какой язык преобладали в данной местности. В целях борьбы с коррупцией и казнокрадством даже самые низшие чиновники имели право обращаться в курию или даже к самому королю. Разъездные юстициарии, судьи, в чьи обязанности входило постоянно объезжать вверенные им области, разбирали уголовные дела в присутствии различного числа boni homines – «добрых, честных людей», христиан и мусульман, сидевших рядом на собраниях этого истинного прообраза современного суда. Юстициарии также имели право при необходимости обращаться к королю.