Книга Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

— Вы это что? — произнёс тот с недоумением. — Сократить переписку вздумали, а потом вам понадобится, чего доброго, ещё упразднить департамент? — И то ли в шутку, то ли всерьёз, добавил: — Потрясаете основы нашей государственности, милостивый государь мой революционер!

«Больше я, — пишет Боткин, — этого вопроса не затрагивал».

Все несекретные бумаги фиксировала регистратура (секретная переписка регистрировалась по столам), располагавшаяся на том же этаже, что кабинеты вице-директора и директора. Заведовал ею молчаливый и сосредоточенный А. А. Скиндер, впоследствии сошедший с ума. К регистратуре примыкала чайная комната «Ч.А.Д.О.».

«Тёмные лестницы, тёмные коридоры, заставленные шкапами…» — так описывают мемуаристы внутренние помещения Министерства иностранных дел. Но какое скопление людей всех видов, типов и национальностей! Кого только не встретишь в коридорах министерства — ведь доступ на эти три этажа казённого здания, построенного полукружьем на площади перед Зимним дворцом, был свободным для всех желающих. Выезжая на извозчике из-под арки с Морской улицы, надо было только сказать:

— Второй подъезд направо.

Перед взором слезшего с извозчика седока возникало маленькое крыльцо, потом низенькая передняя, заставленная вешалками, а в глубине виднелась лестница. «Так и хочется сказать: "Больше света!"» — пишет Боткин.

Летом, когда начальство переезжало жить на дачи, работалось лучше. Продукцию бумагооборота курьеры исправно возили для просмотра за город. Оставшиеся в городе невольно сближались. У чиновников возникали общие интересы, они вместе проводили вечера, собирались друг у друга «повинтить», то есть сыграть в карты, в винт.

«Министра мы никогда не видим, — продолжает Боткин, — он где-то там за дверями, охраняемыми "министерскими собаками" — курьерами. Каждый департамент живёт своей жизнью». Дипломаты министерства в полном сборе бывали очень редко: один раз в год министр устраивал раут для всех своих подчинённых, а ещё поводом для всеобщего сбора являлись панихиды по усопшим. Старшие чиновники стояли в церкви в первых рядах, а «мелочь» толпилась сзади, кто как мог. На «Камчатке», как правило, возникал шёпот примерно одинакового содержания:

— Кто бы сказал! Разве он был болен?

— Не знаю… Говорят, его уже давно считали отпетым…

— Слышали, кого прочат на его место?

— Смирнова, кажется.

— Да нет, вы шутите… Не может быть!

— Уверяю вас.

— Да ведь место давно обещано другому!

— Не знаю, не знаю…

От этих панихид, пишет Боткин, в душе всегда оставался неприятный осадок.

Нашего знакомого Соловьёва, к примеру, посадили переписчиком в Турецкий стол, начальником которого был А. А. Нератов, ставший потом товарищем министра. Столоначальник никогда не выезжал за границу и всю свою карьеру сделал в стенах министерства — как и будущий министр граф Ламздорф. Нератова ценили за трудолюбие и знание канцелярского обихода. Местные остряки шутили, что Нератов — русский Жюль Верн, объехавший весь мир, не покидая письменного стола.

Греческим столоначальником в то время был С. А. Лермонтов, закончивший свою службу в Министерстве иностранных дел посланником в Штутгарте[30].

Политическим столом заведовал С. С. Кетов, о котором говорили, что он не работал, а священнодействовал. Прежде чем приступить к расшифровке или зашифровке телеграммы, он предварительно торжественно вдевал монокль и зажигал сигару. Делопроизводителем Азиатского департамента был Н. Г. Гартвиг — человек весьма представительный и энергичный, несмотря на свою тучность. При Ламздорфе он станет начальником Азиатского департамента, а потом выедет послом в Персию и закончит свою жизнь и карьеру в драматические дни июля 1914 года посланником в Сербии (к этому человеку мы будем ещё не раз возвращаться).

Интересную категорию низшего чиновничьего звена министерства представляли собой курьеры. Как вспоминает Чиркин, «их была целая стая, собиравшая обильную жатву с чиновников и посетителей. Для них была негласная такса: по рублю за "доклад"». Чтобы пройти весь круг представлений начальству, дипломаты должны были заплатить курьерам мзду в размере пяти рублей. А представления в МИД шли непрерывной чередой. Времени на то, чтобы самим «пробиться» к начальству, у дипломатов, особенно у отпускников, не было, вот и приходилось обращаться к услугам «курьерской стаи». Упоминавшийся выше курьер директора Богданов за свои услуги даже умудрился «выклянчить» у турок «орденок», чем вызвал недовольство у дипломатов — кавалеров этого ордена.

…Вместе с Соловьёвым в Министерство иностранных дел поступил князь А. А. Гагарин, бывший ординарец туркестанского генерал-губернатора и отставной офицер. Он был на десять лет старше Соловьева, но свою карьеру в МИД тоже начал с переписывания бумаг. Они оба наносили совместные обязательные визиты своим сослуживцам и постигали азы и секреты искусства переписчика.

Страшным неудобством для всякого переписчика было исправление ошибок и удаление помарок. Для этих целей использовался специальный инструмент — вид подушечки, заполненной сандараком — душистой смолой, добываемой из коры сандаракового дерева и используемой также в живописи для изготовления лаков. (Вот мы и объяснили читателю, откуда пошло русское словцо «насандарачиться»!)

Были такие «насандарачившиеся» сотрудники, которые на переписке бумаг делали своего рода карьеру — например, тайный советник Бауэр, специализировавшийся на переписке верительных грамот и «всеподданнейших докладов», то есть докладов самому государю. Он обладал таким почерком, который, по мнению Соловьёва, был совершенно недоступен простым смертным. Кстати, граф Ламздорф сделал свою карьеру не в последнюю очередь благодаря красивому почерку и умению чинить карандаши и гусиные перья для канцлера А. М. Горчакова.

Впрочем, трудились на дипломатическом поприще и иные «виртуозы каллиграфии». Они достигали таких «высот», что написанные ими документы с трудом поддавались чтению. Так, С. Д. Сазонов, будучи министром иностранных дел, постоянно жаловался на то, что не может читать письма, составленные лондонским послом А. К. Бенкендорфом — до того кудревато и замысловато исполнял он латинские литеры. Граф до конца своих дней писал исключительно на международном языке дипломатии — на французском языке. Парадокс, вспоминал потом его советник К. Д. Набоков: насколько Александр Константинович выглядел мудрым в устной речи, настолько плоскими и тривиальными выглядели его письменные политические отчёты в Центр. Все его умные мысли в них куда-то улетучивались, его выводы были то изысканно длинноватыми и запутанными, то отрывочны и недостаточны[31].