Книга Год Змея - Яна Лехчина

Если она возьмет нити у живых существ — коней, людей, крупных птиц, — и у пока не доступных гор, ее история очарует слушателей настолько, что никто не отличит, где сказка, а где явь. Это был не предел ее искусству, но пока она умела только так.

Очнувшись, Совьон схватила девушку за ворот платья и потащила в сторону каравана — чтобы она могла укрыться и отогреться. Рацлава послушалась, но, даже стуча зубами от холода и дрожа от боли, не удержалась:

— Ты слышала вещи куда прекраснее?

Совьон хмуро оглянулась. Ее глаза стали почти черными.

— Да, — бросила она, но больше не сказала ни слова.

* * *

То, что лежало на носилках, не было Рагне. Темное обугленное тело: истончившиеся руки, месиво вместо ног. Впалое, страшное лицо — не осталось ни носа, ни косы, ни точеного подбородка. Княгиня Ингерда смотрела на Рагне, но словно бы не видела. Ее распахнутые глаза остекленели, а позвоночник окаменел — она не могла заставить себя сделать хоть шаг.

Как он был юн, ее сын. Этой весной Рагне собирался жениться: привел в княжий терем невесту, чтобы просить благословения матери. Он уже вплел свою ленту в волосы девушки, и та спрятала лицо под покрывалом — до свадьбы. Но мелодичный перезвон бубенцов обернулся поминальным набатом. «Не показывать тебе лица, милая, — подумала Ингерда отстраненно. — Ни этой весной, ни следующей — будешь скорбеть так, что глаза выцветут от соли».

Сама княгиня не плакала. Лишь смотрела на тело четвертого сына, которое положили к ее ногам, когда она выбежала из терема. Но человек, стоявший рядом, пугал ее больше, чем сгоревший Рагне. Ингерда не могла повернуть шею — та будто отвердела. И, чтобы перевести взгляд, женщине пришлось сдвинуть плечи.

Хьялма рано начал седеть. Его глаза, насыщенно-голубые, как лед в морях, не мигали. Рука в княжеских кольцах впилась в другую руку. Он говорил Рагне не ехать против дракона — а тот не послушался. Слишком сильна была его ненависть к брату. Гордый, заносчивый Рагне: он решил, что Сармат не так страшен, как о нем говорят.

Сармат.

— До сих пор не веришь, что это сделал он? — Голос Хьялмы был хриплый и тихий, чеканящий каждое слово. Ингерда вздрогнула. По жилам разлился ужас — она не боялась ни дракона, ни его армии. Только старшего сына. Ответ дался с трудом:

— Ярхо превратил его в чудовище.

Хьялма продолжил смотреть на останки Рагне. И думал, думал, а пальцы оставили на запястье глубокие борозды.

— Нет. Лишь помог.

Он тяжело пережил предательство. Ингерда знала о Ярхо меньше, чем о любом из своих сыновей, и даже проницательный, мудрый Хьялма не сумел предугадать его действия. Никто не думал, что Ярхо освободит Сармата. И никто не знал, почему он это сделал. Чего он хотел? Власти? Крови? Сильный, неразговорчивый Ярхо, который редко выступал вперед, но с которым все считались. У Хьялмы не было ответа.

Князь закашлялся. Согнулся пополам: его грудь взметнулась, а в горле забулькал звук. Выпрямившись, Хьялма утер рот платком, и на местами посеребренных усах — боги, ему нет и тридцати, — была кровь. «Недолго ему осталось», — повеяла мысль, будто издалека. Сармат обрек его на медленную смерть. Хьялма выкашляет свои легкие, сгниет изнутри, захлебнется в собственной крови.

Но перед этим…

— Я убью его, — устало сказал Хьялма, комкая платок. — Через десятки лет, чужими руками, но убью.

И Ингерда поняла, что он говорил не о предателе Ярхо.

— Что же ты отвернулась, мать? Смотри.

Искалеченное оплавившееся тело. То, что недавно было статным юношей. Разъеденные огнем мышцы, труха вместо кожи — эти руки накрывали покрывалом невесту и хлестали кнутом коня, гарцующего перед воинами-побратимами.

За княжьим двором стояли люди. Ревели женщины, кричали мужчины, а в вышине ухали бронзовые колокола. Ингерда представила, что сейчас на носилках лежит не Рагне, а Сармат, и подреберье сдавило так, что в глазах потемнело. И Хьялма, строгий и измученный, спросил, едва разлепляя окровавленные губы:

— Рагне погиб, а ты даже не плачешь. Что бы ты сделала, если бы это был он?

Сошла бы с ума. Выцарапала бы сердце, чтобы оно перестало болеть. Каталась бы у холодных ног Сармата и выла до тех пор, пока бы не умерла.

— Я люблю вас всех, — выдавила княгиня.

Это правда. Но Сармата — куда сильнее, и в этом не ее вина. Ингерду очень рано выдали замуж за мужчину втрое старше ее. Хьялму и Ярхо у нее забрали сразу же — негоже бабе воспитывать княжеских детей, и Сармат стал ее отдушиной. Ласковый, веселый, смышленый Сармат. Рагне всегда был беспокойным: ночами пугал нянек, вопя так, что девушке хотелось накрыть его подушкой. Ингол оказался слабоумным — что про него говорить? А Ингерда так устала от жизни племенной кобылы, устала бояться мужа и быть вещью. Сармат всегда, и в десять, и в семнадцать лет находил время для нее. Он заботился о чувствах матери и проводил с ней вечера, если она грустила. Утешал, когда красавица-княгиня нашла первый седой волос, а позже привозил украшения, которые она так любила. Лал, изумруд, опал — в шкатулках Ингерды было множество браслетов, ожерелий и брошей. Больше, чем у любой другой женщины. Она носила плетеные венцы, жемчужные нити и богатые рясны, оттеняющие медь волос. Сапфир, кварц, малахит. Люди осуждали то, что Ингерда ходила в серьгах и кольцах даже во времена траура.

Она с трудом перевела взгляд на Рагне. Великие боги, как он был юн и горд.

— Мне тяжело, княже, — сказала Ингерда сыну. — Позволь мне уйти и скорбеть в одиночестве.

Хьялма посмотрел на нее так, что по спине женщины прошел холодок. Это она, бросаясь на колени, умоляла пощадить Сармата у Криницких ворот. И это она тайно радовалась, когда Ярхо предал своего князя и освободил Сармата из подгорной тюрьмы. Но Ингерда понимала, что теперь ее любимому сыну не будет пощады.

Человек он или дракон, неважно. Кого бы он ни сжигал, пусть его сохранят чешуя и кольчуга, защитят когти, зубы и мечи. Пусть Ярхо ведет его рати и вернейшие из жен охраняют его покой. Пусть Сармат будет жив и велик — а Ингерде остается оплакивать двух своих детей и просить, чтобы боги не забрали у нее третьего.

В Халлегате били колокола, и их поминальная песня не прекращалась еще несколько лет.

КАМЕННАЯ ОРДА I

Да будет могуч и прекрасен бой,

гремящий в твоей груди.

Иосиф Бродский

У него был ровный чеканный шаг. Тяжелый и до того громкий, что отзывался эхом на нижних этажах башни, поросшей диким плющом. Вечерами в ее узких бойницах плясал свет, а на пике реял обрывок княжеского знамени: красный крылатый змей на кремовом полотнище. Но пройдет девять лун, и башня будет сожжена. Спустя время на обгоревшие камни наползет свежий плющ, а черные щербины окон станут, не мигая, смотреть на окружавшее их глубокое ущелье. И ни заблудшие путники, ни лихие разбойники и горные ведьмы не рискнут подойти к этому проклятому месту.