Книга Долгое молчание - Этьен ван Херден

— Вот она, Спотыкун, старина. Посмотри, она обретает форму…

Потом садился во дворе и гадал: как же объяснить ей, что она не первая, кого я желал до жжения в руках? Но я ворчал до тех пор, пока они не уезжали, я убеждал их уехать, я отходил в сторону, словно у меня не было другого выбора — и снова оставался лишь я и разрозненные куски дерева, плавник из устья Великой Реки, белые, выбеленные солнцем китовые ребра с Дикого Берега, старые деревья с утесов Горы Немыслимой.

— Инджи, — повторил Джонти, когда к нему начали подкрадываться тени, и скрутил себе косяк, потому что еще что-то подкрадывалось к нему: чувство, что еще одна скульптура окончит свои дни со всеми остальными, догнивая на куче позади дома — там, в овраге, который начался когда-то, как шрам, нанесенный давным-давно упавшим камнем, а потом все расширявшемся и углублявшемся ветрами и дождями; именно туда он выбрасывал все свои недоделанные скульптуры, своих увечных ягнят.

Кладбище, вот как он называл это место. Когда кусок дерева умирал у него под руками, от него следовало избавиться, выкинуть его в место, где ветер и погода сделают свое дело; где термиты и другие маленькие суетливые создания сделают то, что полагается делать со старым деревом: переработают его, сожрут и переварят его, и в конце концов превратят его в нечто совершенно другое — в органические удобрения, и в плесень, и в компост, и — в засушливые годы — в пыль.

— Инджи… — Джонти посмотрел на скульптуру и вдруг понял, что не может припомнить ее лица. Это казалось предвестником: облик уже ускользал от него. — Инджи… — Он поспешил к телескопу и навел его на каменный коттедж. Тот мерцал в полуденном солнечном свете, а «Пежо» был припаркован так, чтобы она могла сразу выехать, когда настанет время.

Сегодня она проводила последнюю ночь в каменном коттедже: уже заключен договор на неопределенный срок ее пребывания в Дростди — так он слышал в пабе.

Как я смогу объяснить ей причины того, что делаю, думал Джонти, и почему я живу в уединенном доме, объяснить ей, почему я решил вдыхать жизнь в твердый, бесформенный материал, в то время как другие люди вдыхают дыхание страсти в своих возлюбленных?

Я не умею любить, хотел рассказать он Инджи, и сидя там, он раскинул руки, объясняя, словно она была рядом с ним. Я знаю, что любовь — это дар жизни, космоса и энергии. Но меня никогда не покидает страх: то, что ты любишь, исчезнет, а ты останешься в одиночестве. Отсюда и скульптуры: колоть, резать и строгать, чтобы удержать того, кого любишь, неизменным.

Ближе к вечеру Джонти пошел в летний душ. Он сделал кабинку из тростника и установил металлический бак. Раз в неделю он ездил на машине с прицепом вниз, к Запруде Лэмпэк, чтобы наполнить баки. Вернувшись домой, он перекачивал воду в баки над душем и над кухней. Он разделся и намылился, дрожа под холодной водой. Он растирал тело, и волосы, и загрубевшие места, руки его действовали, как могли бы действовать руки возлюбленной, он поднимал лицо к воде и отплевывался наперекор струе. Все это — дело моих рук, думал он, каждый кусочек столярной работы в доме, каждый гвоздь, и обшивка крыши, подмости и ровный двор, все сделано моими руками… Руки никогда не покинут меня, не предадут меня и не подведут.

Он надел чистую белую рубашку и сел во дворе, чтобы высушить волосы и причесаться. Они падали свободной копной и доставали до лопаток. Джонти надел новые черные джинсы и носки, и черные ботинки.

В заключение он надел браслет, унаследованный от матери — серебряная змея, свернувшаяся кольцом вокруг его жилистого коричневого запястья, рептилия, глотающая свой хвост.

Он пошел нарвать лилий на лугу в сырой лощине за кладбищем. Длинные стебли отрывались с хлопающим звуком; Джонти не остановился, пока не набрал огромную охапку цветов. Ангельские цветы, называл он их с самого детства. Цветы настолько изысканные в своей простоте, настолько отличающиеся от суккулентов, и бархатцев, и анемонов, растущих внизу, в садах Йерсоненда.

Он пошел по тропе Кейв Горджа, беспечный, напевая мелодию Боба Дилана. Он вспомнил совет, который много лет назад дала ему прелестная юная женщина: возможно, не нужно ничего объяснять; возможно, нужно просто дарить свое тело и самого себя, цветы и ароматы, а слов — совсем немного. Меньше всего слов. Смысл есть во всем.

Он в нерешительности постоял у ворот гармошкой. Повернуть назад? Порыв был силен. Он расправил плечи.

— Встряхнись, Джонти, — тихо сказал он. Прошел в ворота, закрыл их за собой и запер на крючок.

— Флорентийский коттедж, — прочитал он на небольшой вывеске, проходя мимо «Пежо». Стучаться в дверь не пришлось, она стояла открытой. Инджи сидела за столом и читала. Она подняла взгляд и вздрогнула, увидев его.

— Привет, — сказал Джонти и бросил ей охапку лилий. — Из Кейв Горджа.

— С-спасибо. — Инджи обернулась, подыскивая, куда поставить лилии, потом снова повернулась к нему — Садись, пожалуйста. — Она неопределенно повела рукой перед собой. Джонти подтянул от стены стул.

— Откуда ты пришел? — поинтересовалась она.

— Я всегда прихожу из Кейв Горджа, — просто ответил Джонти, и снова — как и раньше — у нее возникло чувство, что он пытается сказать больше, чем говорят слова.

— Из Кейв Горджа? — Она решила обернуть свое смущение в шутку. — Молю, поведайте мне, добрый сэр, где находится этот великий город.

— У горы. — Он подхватил игру. — Далеко-далеко от замка, далеко от злого короля, далеко от моря и суеты.

— Гора? А как выглядят дома в этом городе?

— Смиренные обиталища. Сделаны из дерева. Просмоленные столбы, которые воняют. Эльфы от них чихают. А ветер пугает фей, которые любят порхать по ночам.

Она резко вскинула голову, и в ее глазах он прочел: телескоп.

— Нет-нет, — продолжал Джонти. — Нет там никаких фей, только водяной змей с бриллиантом, сверкающим во лбу.

— А где он живет?

— Между водоспусками. В тростнике. В канале стремительной воды.

— О, в самом деле? А чего добивается этот змей?

Джонти неожиданно потерял интерес к игре. Инджи заметила и сказала:

— Спасибо за цветы. Ты сегодня здорово выглядишь.

Джонти пожал плечами. Он рассматривал ее, склонив голову набок: нос, вот что он никак не может извлечь из дерева. И то, как она встряхивает волосами. Уверенности в себе, уверенности в своем вдохновении — вот чего мне не достает, думал он. Вот она, передо мной, но она была и наверху, в моих руках, готовая, чтобы я выпустил ее на волю. Но мне изменило мужество…

— Эй! — окликнула его Инджи, возвращая в настоящее. — Хочешь бокал белого вина из Кейптауна?

Она наполнила два бокала, и они чокнулись.

— Тебе есть что рассказать, — поддразнивая, заметила Инджи чуть погодя.

— О чем?

— Я видела тебя и лавочника. Ты желаешь говорить только об определенных вещах.