Книга Перманентный кризис. Рост финансовой аристократии и поражение демократии - Марк Шенэ

Чтобы представить себе, какой приток средств способен обеспечить подобный налог, рассмотрим особенно интересный пример Швейцарии. В 2013 году электронные трансакции достигли здесь гигантской суммы в 100 трлн швейцарских франков![134] Налог пусть даже в 0,2% на каждый электронный перевод средств принес бы стране 200 млрд франков, то есть примерно треть нынешнего ВВП. Эта сумма превосходила бы все налоги, взимаемые в стране и оцениваемые примерно в 170 млрд франков. Иначе говоря, низкий автоматический налог на все электронные платежи теоретически мог бы позволить этой стране, как и большинству других, сократить, а то и упразднить большую часть всех налогов! Конечно, все это лишь теоретически, поскольку такой налог окажет немедленное понижающее воздействие на количество трансакций на рынках акций, облигаций, валют… А это значит, что, вероятно, придется поднять этот налог до 0,5 или 1%, чтобы собрать ту же сумму. Но и сокращение числа трансакций будет тоже весьма полезно, поскольку позволит сократить спекуляцию на финансовых рынках. Такой налог будет обладать и тем преимуществом, что серьезно ограничит налоговое мошенничество, ведь любые электронные операции в принципе автоматически фиксируются и регистрируются.

Во Франции и Германии, как и в большинстве раз витых стран, где совокупность электронных финансовых трансакций можно осторожно оценить в стократный ВВП, налога размером в 0,25% было бы достаточно, чтобы с лихвой превзойти нынешний объем налоговых сборов[135].

Таким образом, за простой и единый микроналог, требующий крайне мало вложений для своей реализации, должны бы ратовать как государства на международном уровне, так и семьи и предприятия на уровне частном, поскольку введение такого налога означало бы упрощение административного труда, а также серьезное снижение налогов. Однако этот налог даже не рассматривается! Почему? Увы, он обладает тем недостатком, что приходится не по вкусу крупным банкам, на долю которых выпадает львиная доля финансовых трансакций. С таким налогом финансовым учреждениям придется платить больше налогов, чем сейчас, и им станет значительно сложнее применять «налоговую оптимизацию» и другие ухищрения.

Такой налог позволил бы снизить волатильность биржевых курсов и привел бы к практическому исчезновению финансовых трансакций, производимых за милли- или микросекунды. Он произвел бы позитивное воздействие, даже будучи применен в ограниченном числе стран. С одной стороны, он стабилизировал бы экономику этих стран, поскольку деятельность «казино-финансов» стала бы тяготеть к уходу за рубеж. С другой – граждане и компании других стран наверняка с интересом могли бы удостовериться в возможности действительно сократить налоги и упростить налоговую систему.

Стоит подчеркнуть, что такой налог отличался бы от знаменитого «налога Тобина». В самом деле, такой налог не добавлялся бы к уже существующим налогам, а заменил бы их, сократив налоговое бремя для большинства домохозяйств и предприятий (прежде всего малых и средних), увеличив бремя финансового сектора, который сегодня недоплачивает[136]. К тому же речь идет о том, чтобы облагать налогом не только финансовые трансакции с акциями, облигациями и валютами, но и совокупность электронных платежей, включая, например, счета супермаркетов и ресторанов.

В 2012 году 11 европейских стран решили взять курс на «налог Тобина» и временно и в порядке эксперимента ввести налог на финансовые трансакции (TTF, une taxe sur les transactions fnancieres). Этот проект, хотя и гораздо менее амбициозный, чем предложенный Европейской комиссией в 2011 году, должен был дать более 30 млрд евро в год. Однако на сегодняшний день имеются многочисленные сомнения относительно осуществления этого замысла. Уже ясно, что этот налог не сможет быть введен до 2018 года и что даже если его введут, его версия будет лишена изначального содержания и будет противоречить обязательствам, взятым руководителями 11 стран (включая Франсуа Олланда). Здесь тоже поработали могущественные группы давления. В конце 2014 года французский министр экономики Мишель Сапен уже собирался ограничить распространение налога только на акции и вывел деривативы из зоны его действия. Ныне действующий налог во Франции достигает лишь 0,2%, тогда как в Германии он равен 0,5%[137]. Он взыскивается только в случаях покупки акций французских компаний с рыночной капитализацией, превышающей 1 млрд евро. Он может достичь 0,3%, если это решение не будет изменено депутатами 20 октября 2016 года[138], но финансовые лобби продолжают оказывать давление на парламентариев, чтобы те отказались от своего решения. Деривативы на акции не затронуты этим налогом, и ничего такого пока не предвидится. Как везет крупным французским банкам, таким как BNP Paribas, Société Générale или Crédit Agricole, весьма активным в области этих продуктов! Прибыль от этой деятельности не уменьшится, а в случае убытков на помощь будет призван налогоплательщик! Идет ли здесь речь о «духе предпринимательства», восхваляемом сменяющими друг друга французскими правительствами, или об очередной серии все того же гротескного фарса? Читатель книги уже понял, что ее автор склоняется ко второй гипотезе.

Если подтвердится переход к 0,3%, этот налог сможет дать французскому государству от 2 до 4 млрд евро. Сравните с 545 млрд евро, которые представленный нами выше микроналог смог бы принести в случае 0,25% от всей совокупности электронных трансакций[139]. Это соотношение ярко демонстрирует, насколько недостаточны нынешние проекты, представляемые как амбициозные и как якобы эффективно принуждающие финансовый сектор подключиться к решению проблем, которые он сам и создал. Эти проекты нацеливаются лишь на крохи с того пира, которому – за счет общества – ежедневно предается система финансов.

В недавней книге, посвященной связям политики и финансов, особенно во Франции, авторы приходят к такому выводу:

Во Франции «пленение» [политики финансами] носит характер вполне социологический в силу системы «пантуфляжа» (то есть перехода высокопоставленных госслужащих на работу в частный сектор) и печально знаменитого кровосмесительства финансовых элит. Эта ситуация, в сочетании с чрезвычайной концентрацией французской банковской системы, объясняет реальное желание Парижа (в котором он не признается сам себе) сохранить банковскую систему в неизменном виде[140].

Взаимопроницаемость политической сферы и финансовых лобби была еще раз продемонстрирована в ноябре 2014 года переходом заведующего «финансовыми делами» в официальном представительстве Франции при европейских учреждениях Бенуа де ла Шапеля во Французскую банковскую федерацию (FBF), лоббистскую организацию французской индустрии банков, где он теперь занимает пост управляющего[141]. В то время, когда переговоры в Брюсселе по поводу введения налога на финансовые трансакции находятся в тупике, одна из ключевых фигур этого процесса и видный французский специалист в этой области, который должен был защищать этот проект, переходит на работу в лобби, крайне враждебно относящееся к введению этого налога! Пусть читатель сам рассудит, идет ли здесь речь о «пленении» или скорее о коррупции элит, или же о них обоих.