Книга Я была до тебя - Катрин Панколь

Мне страшно не хватало младшего брата. Письма приходили редко, а звонить было дорого. Я сочиняла ему длинные послания, на которые он раз в месяц отвечал не лишенными юмора лаконичными записками, нацарапанными на тонких пергаментных листках, какими перекладывают гравюры в книгах, — чтобы не клеить лишних марок за перевес. «На горизонте — по-прежнему никакого америкашки. Одни поля маниоки, я наладился курить бахрому со стеблей. Хожу в школу, зачеркиваю дни в календаре. Питаюсь бананами и рисом. Собрал нехилую коллекцию слюды. Целую из последних сил». Иногда в его письмах проскальзывала черная тоска. «Дом такой маленький, что мы спим в одной кровати. Москитной сетки у нас нет. Она бьет комаров руками, пока они не высосали из меня всю кровь. Утром говорит, что ночью глаз не сомкнула, и уничтожает меня взглядом. Весь день потом зевает и как бешеная трет себе виски. Пришли, пожалуйста, несколько метров белого тюля. В крайнем случае отрежь от своего подвенечного платья. Я тебе отплачу».

На бумаге я говорила ему вещи, которых никогда бы не осмелилась сказать вслух. Чтобы его хоть чуточку отвлечь, выдумывала тысячи анекдотов из парижской жизни.

«Горячо любимый отсутствующий братишка!

Скучаю по тебе, скучаю по тебе, скучаю по тебе.

Что еще?

Скучаю по тебе.

Что, и это все? — спросишь ты, выгибая бровь дугой и отклячивая губу. Могла бы изобрести что-нибудь позабористее. Не спорю, не спорю. Но, согласись, и так неплохо.

Я кое-как выживаю. Познакомилась с арабским принцем, который нанял меня консьержкой во дворец, на время своего отсутствия. Я должна поливать цветы, разговаривать с ними, развлекать их чтением Саки и усыплять чтением Пруста. Не смейся, это отличная методика, и они у меня процветают. Три раза в день гладить ангорского кота, причем поперек шерсти, а потом подпиливать ему когти алмазной пилкой, специально доставленной из Нью-Йорка. За все это я имею право спать в гареме, в огромной комнате с круглой кроватью и несколькими альковами, в которых раньше сидели жены, дожидаясь, не возжелает ли повелитель одну из них. Комната такая большая, что я всю ночь не выключаю свет. Раз в неделю хожу в хамам, он здесь же, во дворце, и два огромных ленивых раба сдирают с меня кожу с помощью черной перчатки и липкого мыла. Потом они несколько часов делают мне массаж, после чего относят меня, спящую, в мою кровать, вокруг которой дымятся ароматические палочки, толстые, как дорические колонны. Шью мягкие шлепанцы и вышиваю ножны для кинжалов. Платят мне сдельно. Иногда забираюсь в просторные платяные шкафы и вдыхаю запах конюшни — он разводит лошадей. Я со всеми ними перезнакомилась и каждой дала имя. Самую красивую я приберегла для тебя, и мы теперь вместе скачем верхом по раскаленным пескам. В прошлый раз ты выиграл главный приз и получил в награду сто нефтяных скважин. Обещал со мной поделиться…»

Ради него я вспомнила старую привычку рассказывать себе на ночь истории, помогающие уснуть. Теперь я дарила их ему. Таскала на почту толстые общие тетради на пружинках, где их взвешивали и отправляли на Мадагаскар. Я воображала себе, как он сидит в постели, подложив под спину подушку, ест бананы и читает придуманные мной байки, а потом засыпает, не выпуская из рук тетрадь с исписанными листами. «Тананариве — какое странное название для столицы, — писал он мне в ответ. — Интересно, что я тут забыл? Мне кажется, у меня нет будущего. Она его конфисковала, когда затащила меня в эту страну. И по-прежнему — никакого америкашки на горизонте».

— Ты что, так и намерена всю жизнь точить карандаши?

— …

— Я только время с тобой теряю. И прекрати глазеть на этого парня! Ты что, думаешь, я ничего не вижу?

— …

— Ну все. У меня из-за тебя аппетит пропал. Не хочу я есть. Давай зови халдея, раз уж это твой дружок, пусть несет счет.

— …

— Почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог? Почему? Почему ты не хочешь, чтобы нас видели вместе? Ты меня стыдишься?

— …

— Слушай, если я тебя не устраиваю — скатертью дорога! С меня хватит! Связался с дурой, которая целый день сидит и пересчитывает скрепки! Это сильнее тебя, ты еще не врубилась? Сильнее тебя! И нечего реветь. Знала бы ты, на кого похожа, когда ревешь.

— …

— Блин! Много, скажи, сопливых мальчишек водили тебя к «Ласеру»? А она еще ревет! Ты и правда полная дура. Официант! Счет. Нет, больше мы ничего не будем. Мы уходим!

— …

— Смотри-ка, как расстроился, что ты уже уходишь. Не забудь оставить ему телефончик. Глядишь, как-нибудь трахнет тебя втихаря. Все равно ни на что другое ты не способна. Только и можешь, что подставлять задницу всяким соплякам, всяким прыщавым юнцам, всяким подай-принеси. Вроде тебя. И как я-то в это вляпался? В моем возрасте! Спутался с недоразвитой паршивкой. Как же! Днем мы ревем в три ручья, а вечером ублажаем первого встречного подавалу.

— …

— Все, вставай, чего расселась? Пошли отсюда.

В машине продолжилось то же самое. И потом в спальне. Он раздевал меня, заставлял стоять не двигаясь, опрокидывал навзничь, бил, душил, отдавал мне приказы, раздвигал ноги и брал силой. Потом он прижимался ко мне, растекался как желе, ползал у меня в ногах, обнимал и говорил, что любит меня и хочет на мне жениться.

— Я никогда не выйду за тебя. Никогда. Мне двадцать лет. Двадцать! А тебе — почти пятьдесят. Я никогда не выйду за тебя замуж.

Он готов был отдать мне все.

Он покупал мне теплые носки, чтобы у меня не зябли ноги, щупал ткань моих брюк, по его мнению, слишком тонких для зимы, записывал к дерматологу, если у меня вскакивал прыщик, заказывал мне двойные шторы, чтобы уберечь меня от сквозняков, возил по зимним и летним курортам, селил в роскошных отелях, делал мне замечания: «Не горбись!», «Возьми другую вилку!», «Не повторяй это слово!», «Не делай этого!», «Прочти эту книгу!», «Посмотри этот фильм!», «Послушай эту песню». Я слушала. Я училась. Я заполняла пустоту внутри себя.

Я брала все, поражаясь, как можно так много отдавать, но брала с оглядкой. По чуть-чуть. Проявляла сдержанность. Иногда — враждебность. Как анорексичка, которая заново учится есть.

Он давал слишком много. Во мне просто не хватало места, чтобы разместить все.

И потом, я же ничего этого не заслужила. Он был обо мне слишком высокого мнения. Он хотел, чтобы я стала богаче и прекрасней царицы Савской. Свободней и могущественней Нефертити. А я по-прежнему оставалась Козеттой со своим ведром, наполненным комплексами.

Я брала все, потому что мне нравилось учиться.

И потому что мы ссорились.

Впадая в злость, он всегда отдалялся. Становился другим человеком, врагом, которого я уже могла трезво оценивать. Держать на расстоянии. Склоки, свары — в этом я секла будь здоров. В скандалах я чувствовала себя в своей стихии. Набирала полную грудь воздуха и дышала в свое удовольствие. Мы опять были чужие. Он — мужчина, свободный и сильный. Я — женщина, покорная и упрямая. Каждый из нас бился своим оружием. В его арсенале были — мужская сила, военные хитрости и стратегии отступления. Я же призывала себе на помощь тысячи блуждающих огней, сбивала его с дороги, нападала из-за угла, позволяла взять себя в плен, а потом убегала, дразнила и насылала чары. Каждый из нас то одерживал победу, то терпел поражение. Любовь из подозрительного, бесцветного дара, привязывавшего его ко мне и будившего во мне желание отпихнуть его подальше, превратилась в сладострастный бой, в котором каждый без устали чистил оружие и составлял планы операций, и из всего рождалось неверное, зыбкое, рискованное и всегда разное удовольствие. Мы изобретали все новые победительные стратегии, ставили друг другу ловушки, нападали из засады и притворно вздыхали, все сильнее разжигая друг в друге желание.