Книга Искусственный интеллект. Этапы. Угрозы. Стратегии - Ник Бостром

Может оказаться востребованным такой метод биотехнологии, как клонирование. Когда-нибудь станет реальностью клонирование человека — почему бы тогда не использовать клоны для воспроизведения генома исключительно талантливых людей? Внедрение такого рода манипуляций окажется ограниченным из-за нежелания большинства потенциальных родителей терять генетическую связь с будущими детьми. Но, в принципе, не стоит пренебрегать этим средством, имеющим свои положительные стороны: во-первых, даже относительно небольшая тенденция к увеличению числа исключительно талантливых людей будет иметь довольно сильное влияние; во-вторых, вполне вероятно, что найдется страна, которая начнет осуществлять широкомасштабную евгеническую программу суррогатного материнства — разумеется, на платной основе. Со временем человек обратится к таким серьезным методам генной инженерии, как создание новых синтетических генов или включение в геном промоторов и других элементов с целью контроля экспрессии генов. Не исключено, что появятся совсем экзотические варианты: большой резервуар, наполненный сложно структурированной искусственно культивированной мозговой тканью; некие «преображенные» трансгенные существа (что-то вроде млекопитающих с крупным мозгом, например киты или слоны, но наделенные человеческими генами). Конечно — вымысел в чистом виде, но кто может зарекаться?

До сих пор мы обсуждали вмешательства лишь на уровне зародышевой линии. Теоретически мы можем прийти к нужному результату гораздо быстрее: способом генной модификации соматических клеток — что позволит обойти цикл созревания поколения. С практической точки зрения такой путь намного сложнее, ведь потребуется вводить модифицированные гены в большое количество клеток живого организма, а если нашей целью является улучшение когнитивных функций мозга, то значит придется делать прямые инъекции в мозг. Тогда как при отборе имеющихся в нашем распоряжении половых клеток и эмбрионов генные инъекции не нужны. Даже такие методы генной терапии на уровне зародышевой линии, которые включают необходимость модификации генома (например, коррекция или соединение редких аллелей), гораздо легче задействовать на эмбриональной стадии, когда имеешь дело с небольшим количеством клеток. Кроме того, вмешательство на уровне эмбриона, возможно, приведет к лучшим результатам, поскольку влияние на мозг происходит на ранней стадии его формирования, в то время как при соматическом воздействии на взрослых особей придется ограничиться лишь корректировкой существующей структуры. (В некоторых случаях соматическая генная терапия вполне заменима медикаментозным лечением.)

Исходя из сказанного выше, нужно помнить, что при выборе такого метода, как вмешательство на уровне зародышевой линии, всегда следует учитывать временной фактор: годы, необходимые для взросления, неизбежно отодвигают значимость воздействия прихода в мир новой генерации[156]. Даже имей мы уже сегодня в своем распоряжении самую совершенную технологию, отвечающую требованиям исследователей, все равно потребовалось бы больше двух десятилетий, чтобы генетически модифицированное потомство достигло зрелости. Помимо всего, когда речь идет о новых методах, которые опробуют на людях, то между экспериментальной проверкой концепции в лабораторных условиях и началом применения метода в медицинской практике обычно проходит лет десять, в течение которых проводятся бесконечные исследования для подтверждения безопасности и масштабные клинические испытания. При простейших формах генетической селекции подобные проверки, скорее всего, не потребуются, поскольку используются стандартные методы лечения бесплодия и генетическая информация для сознательного отбора эмбрионов, которые иначе были бы выбраны случайно.

Очевидно, в основе отсрочек могут лежать и внутренние обстоятельства, связанные не столько с боязнью ошибиться и навредить (вот откуда требования многочисленных проверок на безопасность), сколько со страхом перед успехом — страхом, вызванным опасением по поводу этической допустимости генетической селекции и ее широких социальных последствий (вот откуда потребность в разработке мер регулирования). В каждой развитой стране — в силу ее культурных, исторических и религиозных особенностей — это беспокойство выражается по-своему. После Второй мировой войны в Германии предпочитают избегать любых репродуктивных методов, хотя бы в отдаленной степени напоминающих попытку улучшения человеческой природы, — позиция более чем понятная, если учитывать мрачную историю преступлений, совершенных нацистами во имя евгеники. В остальных западных странах, вероятно, будут смотреть на вещи шире. Некоторые государства — скорее всего, Китай или Сингапур, где уже действует долгосрочная демографическая политика, — ради повышения интеллектуального уровня своего населения могут не только разрешить, но и активно продвигать использование генетической селекции и генной инженерии, когда развитие технологий сделает это возможным.

Как только будет создан прецедент и станут видны реальные результаты, сразу у всех, кто хотел, но откладывал решение проблемы, появится мощный стимул последовать примеру первопроходцев. Страны, предпочитающие держаться в стороне, обязательно столкнутся с перспективой навсегда застрять в интеллектуальном болоте, утратить экономические, научные и военные позиции и навсегда уступить свое влияние в мире государствам, не побоявшимся новых технологий совершенствования человеческих возможностей. Население начнет задумываться, почему в престижных учебных заведениях учатся только генетически отобранные дети (которые в среднем будут еще отличаться и внешней привлекательностью, и здоровьем, и усидчивостью); естественно, граждане пожелают, чтобы их будущие отпрыски тоже могли пользоваться такими же преимуществами. Есть вероятность, что после того как заработает генная инженерия и будут подтверждены ее первые результаты, в течение сравнительно короткого времени — может быть, десятилетия — произойдет серьезный поведенческий сдвиг. Проведенные в США опросы показывают значительные изменения в общественном мнении по отношению к процедуре ЭКО с момента появления в 1978 году Луизы Браун — первого «младенца из пробирки». За несколько лет до этого всего 18 процентов американцев согласились бы сделать ЭКО в случае бесплодия; вскоре после рождения Луизы Браун согласных насчитывалось уже 53 процента, и их число продолжает расти[157]. (Для сравнения: в проведенном в 2004 году опросе 28 процентов американцев одобрили селекцию эмбрионов по критерию «сила и интеллект», 58 процентов — по критерию «избежать риска развития рака во взрослом возрасте», 68 процентов — по критерию «избежать риска неизлечимых детских болезней»[158].)

Давайте еще раз перечислим случаи, вызывающие отсрочку результатов: сбор информации, необходимой для успешной селекции из набора эмбрионов, полученных в результате процедуры ЭКО, — от пяти до десяти лет (возможно, потребуется значительно больше времени, чтобы гаметы из стволовых клеток стали доступны для использования в процессе репродукции человека); формирование социально значимого спроса и внедрение самой услуги — десять лет; время, которое потребуется «улучшенному» поколению, чтобы достичь производительного возраста, — от двадцати до двадцати пяти лет. Суммируя все сроки, мы увидим, что технологии по улучшению человеческих свойств на уровне зародышевой линии вряд ли начнут оказывать существенное влияние на социальную среду в первой половине текущего столетия. Однако вследствие применения генетических методов уже с середины столетия в довольно большом сегменте общества будет отмечен показательный подъем интеллектуальных способностей взрослого населения. После того как в ряды трудоспособного населения вольются когорты людей, чье зачатие было осуществлено по ультрасовременным высоким генетическим технологиям — как, например, применение эмбриональных стволовых клеток и итеративной селекции эмбрионов, — темпы интеллектуального роста намного повысятся.