Книга Повседневная жизнь "русского" Китая - Наталья Старосельская

О Лидии Хаиндровой и Ларисе Андерсен (довольно часто встречается написание Ларисса Андерсон) вспоминает в своей книге «Пересекая границы» Елена Якобсон, встретившаяся с ними в литературном объединении «Чураевка» в начале 1930-х годов: «Царили на собраниях «Чураевки» две молодые поэтессы — Лариса Андерсен и Лидия Хаиндрова. Лариса была красивой, высокой и стройной. Ее прекрасное лицо с серо-зелеными глазами всегда имело несколько отрешенное выражение (мне кажется, она была очень близорука, а носить очки не хотела). Она сама знала, что красива, и принимала ухаживания мужчин так же естественно, как королева принимает выражения преданности от своих подданных. Лидия тоже была довольно привлекательной и имела свой круг поклонников».

Лариса Андерсен родилась в Хабаровске в 1914 году и попала в Харбин позже, чем те, о ком уже шла речь. Став членом кружка «Молодая Чураевка», печаталась в различных периодических изданиях. А еще, по воспоминаниям Ю. Крузенштерн-Петерец, «в течение пятнадцати с лишним лет она была звездой дальневосточной эстрады, танцевала в оперетте, иногда в больших балетных постановках». Позже она переехала в Шанхай, а в 1950-х годах уехала на Таити, а затем вышла замуж и отправилась во Францию, где живет до сих пор в городе Иссанжо.

Стихи Ларисы Андерсен относятся к лучшим образцам русской любовной лирики XX века.

Так старательно на могиле, Улыбаясь, цисты цветут… То, что мы не договорили, Сиротливо блуждает тут. Вот и я, улыбаясь людям, Прохожу по земным лугам… Хороню, что когда-то будем Все мы в этом безмолвном — «там». До конца никому не вверясь, Не страдая и не любя, Я пройду до последней двери. Отделяющей от тебя.

Андерсен написала короткое предисловие к книге Ольги Ильиной-Лаиль «Восточная нить», и можно только догадываться, какая горькая и светлая одновременно грусть продиктовала поэтессе строки: «Обнимаю, заранее радуюсь изданию книги по-русски и желаю ему успеха».

Наверное, Господь внял молитве из ее раннего стихотворения «Огоньки… огоньки… огоньки…», заканчивающегося строками:

Научи же меня, без тоски, Успокоенным сердцем молиться,

— и научил искренне радоваться тому, что хоть кто-то из давних времен ее юности возвращается в Россию, на Родину — стихами, прозой, воспоминаниями.

В мемуарной книге Наталии Ильиной «Дороги» читаю: «В двадцатые годы еще хранилась инерция прежней жизни. Была квартира, скромная, но как-никак трехкомнатная, с ванной, окна выходили в палисадник, и палисадник считался нашим. В квартире этой часто собирались литераторы, заброшенные эмигрантской волной в Харбин: Арсений Несмелов, Леонид Ещин, Всеволод Н. Иванов, Борис Бета… И Сергей Алымов там промелькнул, и Петров-Скиталец… Они ужинали, пили водку, читали стихи — свои и чужие. В те годы квартира моих родителей была центром харбинской литературной жизни: все пишущее, все одаренное непременно проходило через этот дом… Видимо, притягательная сила квартиры объяснялась тем, что литературу мать любила, понимала, у нее был тонкий вкус и чувство слова».

Екатерине Дмитриевне Воейковой-Ильиной харбинские поэты посвящали стихи — разные: шутливые и серьезные, лирические, но непременно такие, в которых тоска по оставленной Родине и надежда на встречу с ней занимали едва ли не самое важное место.

Вот, например, что написал в 1924 году Всеволод Н. Иванов:

Моя пленительная муза, Вопрос к тебе тревожный есть: Не суждена ли нам француза Весьма сомнительная честь. И после нашей жизни бурной. Вдали от нам родной страны. Быть может, будем мы фигурным, Китайским гробом почтены? Над нами, может быть, заскачет Флейт, бубнов пляшущий мотив. И тело бедное означит Запутанный иероглиф. Но почему при мысли этой Невольно чувствуется страх? Не жить нам с песней недопетой В далеких и чужих гробах. Ведь взор бесстрашно опуская В татарщины тяжелый сон, Ты слышишь, муза дорогая. Ветров над волжских перезвон… Былые сны тяжки и долги — Ты настоящее прославь: Излучины зеленой Волги, И Кострому, и Ярославль. О, память, память… Помоги мне… Еще стихи, еще портрет… Слился друг с другом в вечном гимне Вновь повторяемый куплет… И Византии достиженья — В рубинах золотой узор. Кремлевских башен изощренья, Девичий из-под плата взор. Лови степную кобылицу, Поэт. В телегу запрягай. Вернемся, знаю я, в столицу, В наш выстраданный сердцем рай. В страну, где спят в церквах святые, Где по утрам синее мгла. Когда везде поют Россию Заутреней колокола… Где вы увидите под гребнем. Что в тусклом серебре виски, И позабудете в деревне Года изгнанья и тоски. И тучною поэта пенье, Насмешливый, капризный рок. Когда под волн ночных кипенье Сверкал вдали Владивосток.

Эти строки в эмигрантском бытии 1920-х годов, так близко — рукой подать! — от потерянной Родины, вызывали очень сильные эмоции. Строки вспыхивали от строк, подобно искрам, чтение затягивалось чуть ли не на всю ночь, потому что о слишком дорогом говорили в этом кружке.

О потерянном рае.

И, естественно, никто тогда и не мог подумать, что тот рай, о котором все они грезили в мечтах, потерян навсегда. А если кому-то и суждено вернуться, то совсем в другое место, менее всего напоминающее рай…

Кто знает, может быть, именно здесь, в этом доме с палисадником, после ужина с водкой, впервые прозвучали из уст Арсения Несмелова строки, наполнявшие душу тоской и отчаянием, которые Наталия Ильина вспоминала не раз в своей жизни:

…И здесь, на самом берегу реки, Которой в мире нет непостоянней, В глухом окаменении тоски Живут стареющие россияне. И здесь же, здесь, в соседстве бритых лам, В селенье, исчезающем бесследно, По воскресеньям православный храм Растерянно подъемлет голос медный.

В мемуарах «Русская поэзия и литературная жизнь Харбина и Шанхая, 1930–1950», принадлежащих перу Валерия Перелешина, одного из самых известных поэтов «Чураевки», описана жизнь русского поэта в Харбине — молодого, талантливого и нищего. Лишенные Родины, эти молодые люди держались, как за последний бастион, за русскую культуру — они боготворили великих поэтов России и, по словам Елены Якобсон, «не сомневались в том, что они — тоже русские поэты». Поэтические собрания «Чураевки» назывались «Вечера под зеленой лампой».