Книга Иван III - Руслан Скрынников

В «Послании» Вассиан упомянул о доверительной беседе с государем после возвращения того в Москву. Автор неофициальной московской летописи сочинил монолог владыки, следуя своим представлениям о сложившейся ситуации. Вот его рассказ. Когда Иван III «побежа» с Коломны от Ахмата, его «срете» митрополит Вассиан Рыло и другие лица. «Нача же владыка Вассиан зле глаголати князю великому, бегуном его называя, еще глаголаше: Вся кровь на тебе падет христианская, что ты, выдав их, бежишь прочь, а бою не поставя с татары и не бився с ними».

Обличительная речь духовника заканчивалась словами: «Дай семо вой (армию. — Р.С.) в руку мою, коли аз старый утулю лице против татар». Русская армия успешно защитила границу. Орда отошла с московского направления на запад. Как же мог Вассиан в такой ситуации обличать государя как «бегуна»? Предложение духовника взять на себя командование полками являлось позорным для чести Ивана III. Худшего оскорбления невозможно было придумать.

Составитель версии, получившей отражение в Софийской II и Львовской летописях, показал себя человеком осведомленным. Во всяком случае, он получал сведения от знающих людей. Тем не менее его рассказ в целом производит впечатление позднего комментария к «Посланию» Вассиана. В одних случаях он уточняет, в других грубо искажает содержание этого памятника. По указанной причине протограф Софийской II и Львовской летописей трудно отнести к раннему слою известий об Угре, датируемому 1480-ми гг.

Вассиан, судя по тексту «Послания», а также фактам биографии, был человеком безусловно лояльным по отношению к государю. Под пером неофициального московского летописца Вассиан превратился в его злейшего обличителя. Либо этот летописец преднамеренно искажал факты, либо он писал в сравнительно позднее время, когда смысл намеков и иносказаний «Послания» Вассиана был забыт.

Упомянув о малодушии Софьи, ростовский, а вслед за ним московский летописцы тщательно обходили вопрос об ответственности Ивана III за поведение жены. Совершенно иной смысл приобрели обличения автора Софийской II и Львовской летописей. Он утверждал, будто Иван III по трусости сам помышлял о сдаче Москвы татарам и бегстве на край света. Государь, записал летописец, послал жену «римлянку» на Белоозеро с казной, «а мысля, будет Божие разгневание, царь (хан. — Р.С.) перелезет по сю страну Оки и Москву возмет и им бежати к Окияну-морю». Известия о подобного рода позорных намерениях Ивана III якобы и послужили для Вассиана поводом обратиться к нему с письмом. Текст «Послания» Вассиана не оставляет сомнений в том, что оно было послано на Угру после боев с татарами. Из неофициального летописного свода следует, будто владыка отправил письмо не на Угру, а в Коломну, до того как начались военные действия. Иван III якобы не послушался «того писания владычня», а внял наказам «злых советников» и бежал с Оки в Москву.

Рассказ Софийской II и Львовской летописей впервые прояснил вопрос о лицах, несших ответственность за отъезд «римлянки».

С Софьей на север была отправлена государственная казна. Иван III распоряжался казной вместе с думой. Неофициальный летописец подчеркнул этот факт, указав на то, что государь послал на Белоозеро с «римлянкой» и с великокняжеской казной бидного боярина В. Б. Тучко-Морозова, окольничего А. М. Плещеева и дьяка В. Долматова. Выбор лиц, сопровождавших Софью, не был случайным.

Когда братья Ивана III Андрей Большой и Борис Волоцкий в начале 1480 г. подняли мятеж и ушли к литовской границе, государь послал к ним с увещеваниями сначала A. M. Плещеева, а затем владыку Вассиана и боярина В. Б. Тучко. Назначение названных лиц в свиту Софьи показывает, что более всего тревожило Ивана III. Великий князь решил отослать жену и малолетних детей на Белоозеро ко двору удельного князя Михаила Верейского. Этот князь располагал военной силой и сохранял верность Ивану III.

Софья выдала за сына князя Михаила Верейского свою племянницу, выписанную из Рима. Бояре Ивана III, только что ездившие для переговоров с удельными князьями, отправились с Софьей, по-видимому, для того, чтобы предотвратить любые попытки захвата мятежниками семьи Ивана III. Смерть государя на поле брани в обстановке мятежа грозила гибелью его семье.

По данным ростовской летописи, тревожные дни на Угре сопровождались вспышкой паники в столице: «…в граде же Москве всем в страси пребывающим». В неофициальной московской летописи можно прочесть целый рассказ о волнениях, якобы произошедших в столице в самом начале войны с Ордой. Когда Иван III «бежал» от татар из Коломны, москвичи стали его стыдить: «Егда ты, государь, князь велики, над нами княжишь в кротости и тихости, тогды нас много в безлепице продашь, а нынеча, разгневив царя сам, выхода ему не платив, нас выдаешь царю и татаром». Ввиду враждебного отношения столичного населения государь не решился приехать в Кремль, а остановился под Москвой, в Красном Селе, «боясь граждан мысли злыя поимания». Там он будто бы пробыл две недели в страхе и нерешительности.

Великий князь, заняв позицию в Коломне, надежно защитил подступы к столице с юга. Обвинять его в «выдаче» москвичей басурманам не было никаких оснований. Эпизод с москвичами, якобы угрожавшими схватить государя, был подчинен тому же идейному замыслу, что и «злые» обличения Вассиана, от начала и до конца сочиненные неофициальным летописцем.

В историографии свидетельству о московских волнениях было придано первостепенное значение. Л. B. Черепнин выделил решающую роль народных масс в событиях и заключил, что Вассиан выразил настроения посадских людей. В Москве, по его словам, «по-видимому, назревало антифеодальное восстание».

Однако достоверность исходного летописного текста более чем сомнительна.

Различное освещение в летописях получила тема «злых советников». В официальных сводах 1490-х гг. лишь упоминался некий Мамон, фамильное прозвище которого как нельзя лучше подходило для его изобличения. Автор неофициальной летописи не только назвал этого советника по имени-отчеству (Григорий Андреевич Мамон), но и сообщил любопытные подробности из его биографии. Отец Мамона служил боярином у удельного князя Ивана Можайского, который был одним из опаснейших противников Василия II. В период смуты Мамонова семья сумела доказать свою преданность Василию II. Удельный князь бросил отца Г. А. Мамона в тюрьму и приказал сжечь жену боярина как колдунью.

Неофициальный летописец подчеркивал, что недобрые советы государю подавал не только Г. А. Мамон, но и И. В. Ощера. Книжник считал корысть единственным побудительным мотивом этих двух лиц. «Те же бяху бояре богати, — писал он, — князю великому не думаючи (не советуя. — Р.С.) против татар за крестьянство стояти и битися, думаючи бежати прочь… и помышляюще богатство много, и жену, и дети». В действительности ни Мамон, ни Ощера не были «бояре богати». Мамон служил при дворе как сын боярский и не имел думного чина. Ощера принадлежал к кругу более влиятельных лиц, но в думу входил в низшем чине окольничего. По словам неофициального московского летописца, Ощера и Мамон напомнили Ивану III о пленении его отца татарами в битве под Суздалем, а также привели в пример Дмитрия Донского, бежавшего при нашествии Тохтамыша в Кострому, иначе говоря, советовали ему избегать риска, связанного с личным участием в бою. Сведения такого рода правдоподобны и согласуются с «Посланием» Вассиана, убеждавшего Ивана III биться с басурманами до крови и до смерти.