Книга Борис и Глеб - Андрей Ранчин

Что же касается намерения Владимира возвести Бориса на болгарский престол и предположения о провозглашении Глеба соправителем старшего брата, то это не более чем плоды исследовательского домысла. Так могло быть, но нет никаких данных, что так было. Остервеневший Святополк, похоже, стремился извести всех братьев, рубя направо и налево: помимо Бориса и Глеба он успел в 1015 году убить их сводного брата Святослава, князя Древлянского, подозревать которого как участника «операции преемник» невозможно.

Но, действительно, есть веские основания для предположения, что Владимир намеревался передать власть именно Борису; несомненно и то, что Владимир осмыслял собственную власть в категориях византийской религиозно-политической мысли. Анна была византийской царевной и христианской супругой князя, и ее муж должен был особенным образом относиться к детям от этого брака. Между прочим, если эта версия справедлива, то факт рождения братьев-страстотерпцев в христианском браке мог оказаться значимым при формировании почитания Бориса и Глеба. Ведь их сводный брат Святослав, тоже павший от руки убийц, посланных Святополком, причислен к лику святых не был.

Большинство же исследователей не склонны считать Анну матерью святых, доверяя летописному указанию на неведомую «болгарыню». Так, например, полагал В.В. Мавродин, воспринявший приселковскую грекофобию, но не идею об Анне — матери Бориса и Глеба. По его словам, «тенденциозность греческого духовенства на Руси привела к тому, что русско-болгарские связи времен раннего христианства не нашли отражения в летописях и были забыты потомством. Недаром последней женой Владимира, пережившей своего мужа была болгарка, сыновьями которой были Борис и Глеб». А.В. Назаренко, солидарный с гипотезой о десигнации Бориса отцом (об этом, по его мнению, свидетельствует практически одновременное выступление недовольных старших братьев Святополка и Ярослава против Владимира), решительно утверждает: нет «сколько-нибудь веских причин сомневаться в свидетельстве списка сыновей Владимира, что матерью Бориса была “болгарыня”»; летописец отчетливо различает Анну и «болгарыню» и потому не мог назвать «болгарыней» Анну[57]. Совершенно так же считает А.А. Шайкин[58].

Признавать, что княжичам нарекли имена в честь болгарских властителей, можно, только если принимать версию об их рождении еще в языческий период жизни их отца — когда Болгария была независимой, а союз с Византией еще не был заключен. Однако и в таком случае «болгарыня» едва ли могла принадлежать к правящей династии: брак царевны-христианки с князем-язычником на первый взгляд маловероятен. Впрочем, случалось и такое: брак христианки из правящего дома с язычником — правителем соседнего государства не был чем-то исключительным в славянском мире X века. Источники сообщают о том, что дочь чешского князя Болеслава I и сестра князя Болеслава II Дубравка (Добрава) вышла замуж за язычника польского князя Мешко I. Благодаря ее стараниям супруг вскоре крестился (в 966 году).

Так, может, жена Владимира могла быть уроженкой не Дунайской, а Волжско-Камской Болгарии (Булгарии), выходцы из которой, поселившись на Балканах, и подарили имя новой стране? Н.И. Милютенко считает, что мать Бориса и Глеба «была взята из Волжской Болгарии после заключения мира в 985 г.» Но и это предположение выглядит малодоказательным[59]. Официальной религией Булгарии в это время был ислам, и брак правоверной мусульманки с гяуром Владимиром также сомнителен.

Рассмотрим еще одну возможность согласования летописных известий. Если мать святых братьев и багрянородная Анна — разные женщины и если мы признаем достоверными известия об их возрасте, то это значит, что Борис и Глеб родились от сожительства, незаконного с церковной точки зрения союза князя с наложницей.

Владимир-язычник, по свидетельству «Повести временных лет», был ненасытным блудником. Он не ограничивал себя утехами с насельницами своего гарема, и число княжеских наложниц в Киеве и окрестных городах исчислялось сотнями: «а наложниц было у него 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое. И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растляя девиц».

В изложении летописца сластолюбие Владимира выглядит невероятным и явно гиперболизировано — книжник ориентируется не столько на реальность, сколько на ветхозаветный образец, он прямо соотносит русского князя с израильским царем Соломоном, известным своим женолюбием. Но всё же в этом свидетельстве, несомненно, отражена память о подлинном сексуальном поведении Владимира. Современник русского князя Титмар Мерзебургский утверждал, что Владимир не подавил в себе блудную страсть даже тогда, когда «по настоянию» супруги-гречанки «принял святую христианскую веру, которую добрыми делами не украсил, ибо был безудержным и жестоким распутником и чинил великие насилия над слабыми данайцами». Титмар добавляет, что Владимир носил на чреслах некий особенный пояс-набедренник для разжигания страсти. Данайцами (Danai) немецкий хронист на античный манер именует греков-византийцев, но какие «насилия» он подразумевает, неясно. Это свидетельство считал истинным А.Е. Пресняков[60], а в наше время М.Б. Свердлов склонен этому известию Титмара о нравах Владимира доверять, хотя и осторожно. Однако Титмар может быть пристрастен: в своей хронике он с явной обидой пишет о том, что византийцы, выдавшие багрянородную принцессу замуж за русского князя (как можно понять, жестокого варвара), отказали в просьбе руки и сердца его государю императору Отгону III.[61] А может быть, Владимир и после женитьбы на Алне действительно оставил при себе по крайней мере одну из своих жен — Рогнеду.[62]