Книга Танки повернули на запад - Владислав Гончаров

Некоторые политработники и командиры жаловались: солдаты засыпают. Но в иных случаях солдаты дремали не только от усталости, а и от скуки. Ничто не действует так усыпляюще, как монотонное повторение стандартных фраз. И ничто так не ободряет солдат, не помогает им понять смысл омытого потом и кровью ратного труда, как живое, умное, темпераментное слово.

Нет, за счет учебы, боевой и политической, мы не могли выкраивать время для отдыха. За такую экономию пришлось бы дорого заплатить с началом боев.

Выход был один: находить иные пути восстановления солдатских сил.

С первых дней войны Центральный Комитет партии требовал проявлять всяческую заботу о солдатах и командирах. Прибыв в Курск, мы попали в состав Воронежского фронта. Командовал им генерал-полковник Н.Ф. Ватутин, членом Военного совета был генерал-лейтенант Н.С. Хрущев. Никита Сергеевич особенно настойчиво проводил эту линию партии. На каждом совещании, по любому поводу он неизменно возвращался к излюбленному вопросу. На него не действовали «учтем», «будет выполнено», «выправим положение». Он требовал реальных фактов.

— Мало мы все же делаем для людей, — говорил я вечером Горелову и Ружину. — Давайте искать, думать, собирать опыт.

Мои собеседники как нельзя более подходили для таких поисков и раздумий.

Мне кажется, ни один из офицеров первой танковой не удивится, если я скажу о Горелове как о самом отзывчивом и сердечном командире в нашей армии.

А Тимофея Ивановича Ружина недаром звали в бригаде «дедушкой Ружиным». Это ласковое прозвище пристало к нему отчасти потому, что он был старше других политработников (хоть и не намного). Но главной причиной была здесь, пожалуй, его немногословная, непоказная доброта и мягкость. Неказистый, всего лишь по плечо Горелову, он держался не на виду. Однако голова и рука «дедушки» чувствовались во всех делах бригады.

Не раз я замечал, как Горелов, проводя совещание, косится на своего замполита и по только ему одному доступным признакам понимал, согласен с ним Ружин или нет. Сам Ружин выступал редко и говорил коротко. Он был настолько лишен всякого военного лоска, что казался запасником, человеком сугубо штатским. Трудно было поверить, что Тимофей Иванович всю жизнь провел в армии.

— Насчет питания лучше решать с врачами, — заметил Ружин. — Медики, они, знаешь…

По своему обыкновению, он не договаривал фразу до конца, полагая, что ни к чему слова, если и без них все ясно.

Пришли два врача — большой толстый подполковник и молоденький, недавно кончивший институт старший лейтенант, мучительно стеснявшийся начальства.

Подполковник, зачем-то вынув из кармана записную книжку, сказал о цинге, о случаях сыпного тифа.

О сыпняке я знал, а вот цинга…

— Человеческому организму потребны витамины, — сокрушенно констатировал толстый подполковник. — Ни консервы ни крупы их, увы, не содержат.

— А крапива? — прищурил Ружин и без того маленькие, глубоко запрятанные глаза.

— То есть какая крапива?

— Которой в детстве по голому заду…

— Я, прошу прощения, вырос в городе, у меня отец ремнем обходился, благодушно вспомнил доктор.

— Крапива, безусловно, содержит витамины, — покраснев, вмешался в разговор старший лейтенант. — Я об этом курсовую работу писал. И щавель содержит, и дикий лук. Еще некоторые травы в справочнике можно найти…

Не одни мы додумались до использования начавшей пробиваться зелени. До этого дошли во всех частях. И Катуков подписал приказ по армии, обязывавший варить первое из зелени, разнообразить меню.

Потом — не помню, по чьему почину, — устроили армейский конкурс поваров.

Несколько кухонь ставилось рядом, отпускались одинаковые продукты, давался один заказ. Комиссия из врачей, сержантов и солдат придирчиво снимала пробу. Затем повара-победители соревновались между собой, определялся лучший способ приготовления блюда. Потом армейская типография отпечатала книжечку, в которой описывались эти способы.

В начале июня цинга была побеждена. Бойцы выглядели лучше, усталость не валила их с ног.

Услышав о том, что где-то на фронте организовали дом отдыха, Журавлев загорелся этой идеей. Горел он, как всегда, незаметно, однако стойко. И вот трехэтажное с облупившейся штукатуркой здание в яблоневом саду, успевшее за свою полувековую историю побывать помещичьим домом, школой, немецкой комендатурой, гитлеровским полевым штабом и советским госпиталем, превратилось в двухнедельный дом отдыха для танкистов.

С сыпняком армия тоже справилась. Правда, здесь мы получили помощь от гражданских органов здравоохранения, которые прислали нам группу врачей из Курска. Военный совет объявил врачам благодарность за работу и, если можно так выразиться, в торжественной обстановке (чай плюс самодеятельность) попрощался с ними.

На этом вечере ко мне подошла стройная, чуть полноватая женщина с косой вокруг головы.

— Меня звать Лариса Капустянская. Хочу остаться в первой танковой.

Я ответил, что от меня сие не зависит. Однако женщина не собиралась отступать.

— Именно от вас и зависит. Правда, товарищ подполковник? — апеллировала она к стоявшему рядом Горелову.

Тот от неожиданности растерялся, пробасил что-то не совсем вразумительное.

— Ну хорошо, я пойду в отдел кадров, — не унималась она. — Там Иван будет кивать на Петра, пошлют в военкомат или к начальнику медсанслужбы и в конце концов дадут направление в госпиталь. А я в госпиталь не желаю. Хочу в бригаду.

В серых округлившихся глазах ее такое упрямство, что было понятно: добьется своего. И, уже уступая, я нерешительно защищался.

— В бригадах у нас, как правило, женщин-врачей нет.

— Я составлю исключение из этого странного правила.

— У Армо не хватает врачей, — неожиданно поспешил на помощь женщине Горелов.

— А у вас? — отозвался я.

— Обойдемся. У Армо в бригаде, так или иначе, уже есть девушки.

Я не выдержал двойного натиска. Дал согласие на зачисление Ларисы Аркадьевны Капустянской в бригаду Бабаджаняна. И потом никогда не жалел об этом…

Но только питанием и усилением медицинского обслуживания не решались проблемы, о которых однажды под березой говорил я с Петей Мочаловым.

Люди устали от бивуачной обстановки, устали без семей, дома. Мужская тяга к домашнему уюту, возможно, не слабее женской. Только менее откровенна. В солдатских землянках не висели коврики. Но во многих стояли букеты полевых цветов. А в одной на бревенчатой стене между двумя полками с аккуратно расставленными котелками я увидел невесть как и невесть зачем попавший сюда черный радиодиск.

— Солдаты не дают снимать, — смущенно объяснил дневальный. — Пусть его молчит. Зато видимость, как в комнате.

Замполит одной из бригад подполковник Яценко, работник, постоянно думающий и ищущий, первым в армии начал на Курской дуге оборудовать ленинские землянки.