Книга Диктатор Одессы. Зигзаги судьбы белого генерала - Максим Ивлев

Яркую и словно ожившую на экране панораму Одессы как раз того времени — марта 1919 года оставил нам Алексей Толстой в своей сатирической повести «Похождения Невзорова, или Ибикус»:

«Что за чудо — Дерибасовская улица в четыре часа дня, когда с моря дует влажный мартовский ветер! На Дерибасовской в этот час вы встретите всю Россию в уменьшенном, конечно, виде. Сильно потрепанного революцией помещика в пальтеце не по росту, — он тут же попросит у вас взаймы или предложит зайти в ресторан. Вы встретитесь с давно убитым знакомцем, — он был прапорщиком во время Великой войны, а смотришь — и не убит совсем и еще шагает в генеральских погонах. Вы увидите знаменитого писателя, — важно идет в толпе и улыбается желчно и презрительно этому, сведенному до миниатюрнейших размеров, величию империи. Вы наткнетесь на нужного вам до зарезу иссиня-бритого дельца в дорогой шубе, стоящего от нечего делать вот уже час перед витриной ювелирного магазина. Вы поймаете за полу бойкого и неунывающего журналиста, ужом пробирающегося сквозь толпу, — он наспех вывалит вам весь запас последних сенсационных известий, и вы пойдете дальше с сильно бьющимся сердцем и первому же знакомому брякнете достоверное: “Теперь уже, батенька мой, никак не позже полутора месяцев будем в Москве с колокольным звоном”. — “Да что вы говорите?” — “Да уж будьте покойны — сведения самые достоверные”.

На Дерибасовской гуляют настоящие царские генералы. Какое наслаждение глядеть, как мартовское солнце горит на золотых погонах, как лихие юнкера, подхватив под козырек, столбами врастают в землю. Видя эту сцену, какой-нибудь растерянный отец семейства, у которого от революции переболтались мозги в голове, — снова, хотя бы только на минуту, приобретает уверенность в нерушимости основ иерархии, быта и государства.

Про дам на Дерибасовской и говорить нечего: на все вкусы. Шляпы, меха, манто, караты. Петербурженки — худые, рослые, англизированные, с них никакими революциями не собьешь высокомерия. Одесситки — русские парижанки, слегка страдающие полнотой, не женщины, а романс. А худенькие, стриженые артистки различных кабаре! Любой из них нет и двадцати лет, а уже раз десять эвакуировалась и пешком и на крышах вагонов, и уж горькие морщинки легли в углах губ, и в тазах — пустынька.

Встретите также на Дерибасовской рослых английских моряков с розовыми щеками — идут, держась за руки, будто в фойе театра, в антракте забавнейшей пьесы. Или с хохотом проталкиваются сквозь толпу французские матросы, в синих фуфайках, в шапочках с помпонами, — ах ты, боже мой, как оглядываются на них дамы с Дерибасовской, а знаменитый писатель остановился даже, окаменел, почернел: вот они римляне, победители, — хохочут, толкаются, поплевывают... А мы-то, мы?..

Если вас одолело сомнение: да верно ли, не мишура ли вся эта разодетая, шумная Дерибасовская? Действительно ли это Измайловский марш вырывается из раскрытых дверей ресторана? Прочно ли здесь укрепилась белая Россия на последнем клочке берега? Если душа ваша раздвоилась и заскулила, сверните скорей на Екатерининскую, дойдите до набережной, станьте у подножия герцога Ришелье... Какой великолепный и успокаивающий вид! Бронзовый герцог, в римской тоге, приветливым и важным жестом указывает на широкий, покрытый мглою порт. Вдали — подозрительные пески Пересыпи, направо — длинная стрела мола. А за ним на открытом рейде лежат серыми утюгами французские дредноуты. “Милости просим”, как бы говорит герцог Ришелье, которому в свое время, лет сто двадцать пять тому назад, точно так же пришлось уходить с небольшим чемоданом из Парижа, от призрака гильотины на площади Революции.

Тридцать тысяч зуавов, в красных штанах и фесках, и греков — в защитных юбочках и колпаках с кистями, — выгружено в одесском порту. В ста верстах от города, на фронте, против босых, голодных, вшивых красных частей, — утверждены тяжелые орудия, ползают танки, кружатся аэропланы. Нет, нет, никакие сомнения неуместны, дни безумной Москвы сочтены. Возвращайтесь смело на Дерибасовскую. А если усилится ветер с моря — сверните в кафе Фанкони».

А тем временем на французском флоте в Черном море начались волнения. Вспыхнуло открытое возмущение на линейных кораблях «Мирабо», «Жюстис», «Жан Барт», миноносцах «Фоконно», «Мамелюк», крейсере «Брюи» и флагманском корабле «Вальдек Руссо».

Еще одним дурным предзнаменованием стали инциденты в Тирасполе и Беляевке (начало одесского водопровода), где произошло выступление местных большевиков и крестьян. Французские части не проявили никакого желания драться, и восстание пришлось подавлять русским добровольцам. Тогда же французский отряд из «цветных» африканских войск бросил свои позиции под Вознесенском, откуда начал наступление в сторону Одессы небольшой отряд местных красных.

10 марта, после недели упорных боев, войска Григорьева в количестве 1700 человек с тремя орудиями занимают Херсон. На улицах города происходят штыковые бои с повстанцами. Город оборонялся одним батальоном греков и ротой французов с двумя орудиями, причем французы почти не участвовали в боях, и вся тяжесть борьбы легла на греков. Ворвавшиеся в Херсон григорьевцы устраивают массовые расстрелы сдавшихся на милость победителей греческих солдат (было расстреляно около 70 пленных). Под прикрытием прибывших на поддержку двух батальонов и огня судовых орудий остатки союзных войск были срочно посажены на транспорты и увезены в Одессу. В итоге греки потеряли в боях за Херсон более 300 солдат и офицеров убитыми и пленными. Отряды греческой пехоты, оборонявшие город, прибыли туда со своими мулами, которые оказались не подготовленными к зимним боям в городе и получили презрительное прозвище «ослиной кавалерии». Хотя, по общему признанию, сами греки вели себя храбро, особенно в сравнении с французскими солдатами, но часто просто не разбирались в русской междоусобице.

После Херсона наступил черед Николаева. Еще 5 марта Григорьев отправил ультиматум городской думе Николаева с требованием немедленно сдать город. Но атаки города 5—7 марта были успешно отбиты союзниками с большими потерями для григорьевцев. Казалось, что Николаев можно отстоять...

Но 12 марта французское командование без боя и с большой поспешностью эвакуирует Николаев, оставляя противнику огромные трофеи, в том числе бронепоезд, орудия, пулеметы и мощную радиостанцию. При сдаче Николаева большую роль сыграли немецкие войска, командование которых подписало соглашение о восстановлении в городе советской власти и разоружило находящуюся там небольшую белогвардейскую добровольческую дружину. Своим отходом из Николаева французы оставляют открытым для красного наступления остров Березань с его огромными артиллерийскими складами, и только выдвижение добровольцев Тимановского к Очакову снова спасает ситуацию.

Еще через несколько дней союзники терпят повое поражение, теперь у станции Березовки. Атакованные большевиками, французы бегут, бросая раненых, обозы и имущество, оставляя на поле боя шесть орудий и пять танков «Рено». Эти танки вскоре были отправлены в Москву, и через полтора года, по их образцу в Сормове были выпущены первые 15 советских танков, самый первый из которых получил личное название «Борец за свободу товарищ Ленин». Положение под Березовкой с трудом выправил греческий батальон, выдвинутый из резерва. В переходе от Березовки он остановил часть отступавших французов, другие же бежали до самой Одессы. Из-за этого и других непонятных действий союзного командования вскоре возникают неприязненные отношения французов с греками. Ореол победителей в мировой войне — французов, меркнет в глазах большевиков. Действия советских войск становятся все смелее, пропаганда их в Одессе, все откровеннее и наглее, а настроение французского офицерства падает с каждым днем.