Книга Воспоминания о Евгении Шварце - Евгений Биневич

Этот процесс бракосочетания за канцелярским столом, запачканным, закапанным чернилами, был весело осмеян за ужином в дружеской компании.

— Я боялся, что она выдаст похоронные свидетельства, — говорил Женя. — Ты заметил, что она и женит, и хоронит? Когда она вас бракосочетала, она просто спутала выражение лица, выдала как на похороны.

Так я и вижу его источающим радость и веселье, но нарочито серьезным лицом, преисполненного дружбы и любви, но с обязательным острым словом.

— Ты заметил, что у меня римский профиль? — как-то вымолвил он и принял позу Юлия Цезаря.

Весьма возможно, что у него был профиль, который обычно называется римским. Наверное, Женю можно было назвать также полным и высоким, даже «крупным мужчиной». Но эти слова мало что определяют в нем. Они не передают той внутренней жизни, которая одушевляла весь его облик, постоянно меняя оттенки его голоса, жесты, выражение лица.

Его произведения много переводились на иностранные языки. Показывая мне как-то свои книги, изданные за рубежом, он вымолвил:

— Могу же и я наконец хоть раз похвастаться!

Да, о себе говорить он не умел и не любил.

Болезнь прогрессировала быстро. Когда пришел мой черед шагнуть через грань шестидесяти лет, Женя уже не выходил из дому, лежал безнадежно больной. И телеграмма, которую он прислал мне, была уже совсем лишена шутливого тона: «…Столько прожито вместе и рядом! Все время вспоминаю журнал „Забой“ в Донбассе, „Всесоюзную кочегарку“, соляной рудник имени Либкнехта… Целую тебя крепко. Работай как работал — все будет отлично. Твой старый друг Евгений Шварц».

Однажды, когда я зашел к нему, он слишком оживился, громко заговорил. Зная, что ему нужен прежде всего полный покой, я встревожился. Но покой был противопоказан ему. Я вышел в соседнюю комнату.

Страшно, когда умирает старый друг и ничем нельзя спасти.

1964

Эстер Паперная

В редакции «Всероссийской кочегарки»

Летом 1923 года, закончив свою учебу в Харьковском университете, я приехала в Донбасс, в город Артемовск (тогда он еще назывался Бахмутом), и стала работать в редакции газеты «Всероссийская кочегарка». Там я познакомилась с двумя сотрудниками, с которыми сразу нашла общий язык и общие интересы: это были Евгений Львович Шварц и Николай Макарович Олейников. Шварц приехал из Ленинграда, а Олейников из Ростова-на-Дону, из редакции газеты «Молот».

Они сразу подружились, хотя по характеру были совсем разными людьми. Их объединяла горячая любовь к литературе, к книге, к слову. Оба были большими книголюбами, и часто между ними происходили своеобразные состязания по части библиофильской. И оба они были щедро одарены чувством юмора, только проявляли его по-разному. Олейников больше помалкивал и наблюдал, а потом как куснет за слабое место в человеке, так только держись бедняга, попавший ему на зубок! А Шварц острил много и щедро, легко, походя, и никогда не было в его шутках ранящего жала. Его остроумие, бившее фонтаном, было всегда добрым и каким-то симпатичным. И любили его все окружающие, независимо от их интеллектуального уровня. Шварц был блестяще остроумен, Олейников — ядовито умен!

Помимо своей непосредственной работы — заведование отделом информации — Шварц писал в «Кочегарке» фельетоны-раёшники по материалам рабкоровских писем и подписывался то «Щур», то «Леший». Каждую субботу он писал очередной фельетон (1), и эти субботние номера газеты пользовались огромной популярностью среди шахтеров, их ждали с нетерпением. Так же легко и остроумно писал Шварц стихотворные подписи под карикатурами, они рождались у него мгновенно. А как он умел импровизировать в тесном кругу друзей! Помню, однажды мы вчетвером (наше трио и Селивановский) состязались в глоссолалии — в бессмысленном наборе слов в стихотворной форме. Надо было без единой запинки читать, как стихи, первое, что подвернется под язык. Шварц оказался победителем, я даже запомнила эту бессмыслицу, лившуюся без запинки:

Олейников чудесный парень Репейников глухих пекарен Хранитель он и собиратель И доброхотнейший даятель Сармато-русской старины Ты огляди его штаны Прохлада в них и свежесть утра Река светлее перламутра И голубые облака А дальше подпись РКК.

Вообще, по части жизнерадостного дуракаваляния Шварц был неутомимым и непревзойденным мастером. Он был организатором импровизированных спектаклей-миниатюр. В эти спектакли он втягивал и меня и Олейникова: расскажет нам приблизительную тему и слегка наметит мизансцену, а каждый из нас должен сам соображать, что ему говорить на сцене.

Помню, был один спектакль из времен французской революции. Я изображала аристократическую девушку, а Шварц — старого преданного слугу. Он прибегал в испуге и дрожащим голосом говорил: «Мадемуазель, там пришли какие-то люди, они все без штанов. Это, наверное, санкюлоты! (2)» Потом появлялся Олейников в роли санкюлота. Он совершенно не считался со стилем эпохи и говорил бездарно и абсолютно невпопад: «Богатые, денег много… Ну, не́чего, не́чего, собирай паяльники!» Тут не только зрители, но и артисты покатились со смеху. Шварц кричал на Олейникова, задыхаясь от смеха: «Тупица, гениальный тупица!» Потом во всех спектаклях, на какую бы тему они ни были, Олейников играл один и тот же образ — появлялся некстати и говорил одну и ту же фразу: «Богатые, денег много… Ну, нечего, нечего, собирай паяльники!» И спектакли от этого были безумно смешными.

Паперная Э. С., Розенберг А. Г., Финкель А. М. Парнас дыбом: Литературные пародии / Сост., подгот. текста и вступ. статья Л. Фризмана. М.: Худ. литература, 1990. 126 с.

У Шварца всегда слегка дрожали руки, и от этого у него был какой-то малограмотный почерк. К тому же по части знаков препинания Шварц был слабоват. Поэтому письма выглядели, как письма малограмотного человека. А когда Шварц валял дурака, то он нарочно писал с ошибками и невероятно вычурным стилем — это были великолепные образцы графоманских произведений. У меня была громадная пачка таких писем. Он писал их мне каждый день на длиннейших листах редакторской бумаги от имени братьев Эсякиных. Каждый из этих братьев ругал Олейникова и предостерегал меня, что он соблазнитель девушек и коварный обманщик. И каждый из них хвалил себя и предлагал свою любовь. А в конце каждого письма Эсякина-мама делала приписку: «Зачем вы губите моих сыновей?» Это были очаровательно смешные письма, и при всей их нелепости в каждом письме был виден характер пишущего — все шесть братьев имели свою индивидуальность. Как жаль, что письма братьев Эсякиных пропали в годы войны! Это были оригинальные, занятные литературные произведения.