Книга Ужас в музее - Говард Филлипс Лавкрафт

У меня в запасе есть два разных варианта дипломатических проволочек и уверток, подумал я. Если мне удастся отсрочить минуту, когда придется надеть шлем, я выиграю время. Конечно, я не верил в смертоносность дурацкой штуковины, но я достаточно много знал о сумасшедших, чтобы понимать, что произойдет, когда она не сработает. К его разочарованию добавится параноидальная уверенность в моей ответственности за неуспех опыта, а результатом станет кровавая вспышка ярости. Значит, с экспериментом нужно тянуть по возможности дольше. Однако существовал и другой вариант: если хорошенько пораскинуть мозгами, возможно, мне удастся придумать убедительное объяснение неудаче, которое отвлечет внимание маньяка и побудит к более или менее продолжительному поиску способов устранения недочетов. Я гадал, насколько он доверчив и могу ли я заранее предсказать неуспех, дабы в случае оного предстать пророком или посвященным или даже божеством. В прошлом я нахватался достаточно знаний по мексиканской мифологии, чтобы подобная попытка имела смысл, хотя сначала я собирался потянуть время другими способами, а пророчество изречь в последний момент, как внезапное откровение. Пощадит ли он меня в конце концов, если мне удастся убедить его, что я пророк или божество? Смогу ли я сойти за Кетцалькоатля или Уицилопочтли? Все, что угодно, лишь бы дотянуть до пяти утра, когда мы прибудем в Мехико.

Но начал я со старой доброй уловки с завещанием. Когда маньяк повторил приказ поторопиться, я упомянул о своей семье, о намеченной свадьбе и попросил позволения написать прощальное письмо, дабы распорядиться своими деньгами и имуществом. Если он даст мне бумагу и согласится отправить мое послание, я приму смерть со спокойным сердцем и безропотно. После минутного раздумья безумец вынес положительный вердикт и извлек из саквояжа блокнот, который торжественно вручил мне, когда я снова уселся на свое место. Я достал карандаш и, ловко сломав грифель на первом же слове, выиграл несколько минут, пока мужчина искал свой карандаш. Отдав мне свой карандаш, он взял мой сломанный и принялся затачивать его длинным ножом с роговой рукоятью, который вытащил из-за пояса под сюртуком. От второй поломки грифеля я ничего не выгадал бы.

Я плохо помню, что писал тогда. В основном это была тарабарщина, составленная из разрозненных литературных цитат, запечатлевшихся в моей памяти, поскольку ничего другого мне не приходило на ум. Я старался писать по возможности неразборчивее, сохраняя при этом видимость связного почерка, ибо понимал, что маньяк наверняка бегло просмотрит написанное, прежде чем приступить к эксперименту, и хорошо представлял, как он отреагирует, увидев явную белиберду. То было мучительное испытание, и я страшно нервничал, стоило поезду хоть немного сбавить скорость. Прежде я частенько насвистывал резвые мазурки и галопы под бойкий перестук колес, но сейчас они стучали, казалось, в темпе похоронного марша — которым провожают в последний путь меня, мрачно подумал я.

Моя уловка действовала, покуда я не исписал более четырех страниц размером шесть на девять дюймов, но наконец безумец вынул часы и сообщил, что у меня осталось всего пять минут. Что мне делать дальше? Я уже торопливо дописывал заключительную формулу завещания, когда меня осенила новая идея. Поставив подпись размашистым росчерком и отдав исписанные листки мужчине, небрежно сунувшему их в левый карман сюртука, я вновь упомянул о своих влиятельных друзьях в Сакраменто, которых чрезвычайно заинтересовало бы его изобретение.

— Не дать ли вам рекомендательное письмо к ним? — спросил я. — Может, мне стоит набросать схему и составить описание вашего прибора, заверенное моей подписью, чтобы они благосклонно выслушали вас? Ведь они могут сделать вас знаменитым — и уж точно внедрят ваш метод в Калифорнии, коли узнают о нем от своего доброго знакомого, мнению которого безоговорочно доверяют.

Я избрал такой путь в надежде направить мысли разочарованного изобретателя в другое русло, чтобы он на время отвлекся от ацтеко-религиозного аспекта своей мании. Когда же он снова к нему вернется, я изреку «откровение» и «пророчество». План сработал: загоревшийся взгляд незнакомца выразил страстное согласие, хотя он резко велел мне поторопиться. Безумец вытащил из саквояжа замысловатую конструкцию из стеклянных элементов и катушек, к которой присоединялся провод от шлема, и с жаром пустился в объяснения, насыщенные недоступными моему пониманию техническими терминами, но в целом казавшиеся вполне вразумительными и правдоподобными. Я делал вид, будто все записываю, и задавался вопросом, действительно ли чудной прибор является аккумулятором. Получу ли я легкий удар током, когда он включит устройство? Мужчина, безусловно, говорил со знанием дела, как настоящий электротехник. Он описывал свое изобретение с явным удовольствием, и я заметил, что раздражение его пошло на убыль. Еще прежде, чем он закончил, за окнами забрезжили первые красноватые проблески зари, сулящие надежду, и я наконец почувствовал, что у меня появился реальный шанс на спасение.

Однако мой попутчик тоже заметил наступление рассвета и вновь принялся поглядывать на меня диким взором. Он знает, что поезд прибудет в Мехико в пять часов, и теперь не станет медлить с исполнением задуманного, если только мне не удастся переключить его внимание на другой важный предмет. Когда он решительно встал, положив аккумулятор на сиденье рядом с открытым саквояжем, я напомнил, что еще не набросал необходимую схему, и попросил подержать проволочный шлем таким образом, чтобы я мог зарисовать оный рядом с аккумулятором. Он согласился и снова сел, раздраженно призывая меня поторопиться. Спустя минуту я остановился, дабы уточнить кое-какие детали, и спросил, каким образом следует размещать приговоренного к казни и как преодолеть его возможное сопротивление.

— Преступника просто надежно привязывают к столбу, — ответил он. — А головой он может трясти сколько угодно, ибо шлем изначально плотно облегает череп и прилегает еще плотнее, когда пускают ток. Мы поворачиваем рубильник постепенно — вот он, видите эту рукоять с реостатом?

Новый предлог для промедления пришел мне на ум, когда возделанные поля и фермерские домики, все чаще проносившиеся за окном в рассветных сумерках, возвестили о нашем приближении к столице.

— Но я должен зарисовать шлем не только рядом с аккумулятором, — сказал я, — но и на человеческой голове. Не могли бы вы надеть его на минутку, чтобы я изобразил вас в нем? Чиновники, а равно газетчики пожелают увидеть все эскизы — ведь они придают особое значение полноте иллюстративного материала.

Ненароком я попал в цель точнее, чем рассчитывал, ибо при упоминании прессы глаза сумасшедшего снова вспыхнули.

— Газетчики? Да будь они прокляты… вы даже газетчиков заставите прислушаться ко мне! Они все смеялись надо мной и не хотели напечатать ни слова. Эй, давайте пошевеливайтесь! Нам нельзя терять ни секунды!

Он уже надел шлем и жадно следил за моим карандашом, порхающим по бумаге. Проволочная сетка придавала ему нелепый, комичный вид. Он нетерпеливо ерзал на сиденье, нервно ломая пальцы.

— Теперь, чтоб им пусто было, они всяко опубликуют схемы! Я подправлю ваш набросок, коли увижу там ошибки, — здесь нужна предельная точность. Полиция найдет вас в скором времени — они-то и засвидетельствуют, сколь эффективно мое изобретение. Сообщение в «Ассошиэйтед пресс»… подкрепленное вашим письмом… бессмертная слава! Живее, слышите? Живее же, черт вас побери!