Книга Хроники Гелинора. Кровь Воинов - Павел Кувшинов

Собрав остатки сил, Мартериус наложил на Шешу сильное заклинание временного паралича, которое не только обездвижило змея и не позволило пользоваться магией, но и замедлило его регенерацию. Защититься от наложенных чар страж портала уже не мог – с единственной уцелевшей головой он не превосходил по силе смертного чародея средних способностей. Змей повалился на землю и остался лежать недвижимо.

Позади поверженного Шеши ярящимся пламенем вспыхнул круг портала.

Мартериус сделал шаг по направлению к нему и рухнул на колени. Старый чародей выглядел просто ужасно. Его лицо покрывала еще не запекшаяся кровь, отчего любой менестрель или бард, увидь он старика сейчас, непременно окрестил бы это лицо «ликом самой смерти». В крови были и руки чародея – что сломанная, что здоровая.

Расстояние, отделявшее его от портала, Мартериус преодолел ползком, оставляя на лесной траве кровавые следы. Он едва волочил израненное тело, подтягиваясь неповрежденной рукой.

Когда старый чародей наконец вполз в бушующее чрево открытого портала и магическая дверь между мирами захлопнулась за ним, он, уже не в силах сдерживать боль заклинаниями, погасил сотворенные чары. Боль бушующим вихрем ворвалась в его естество, в глазах потемнело, и он потерял сознание.

Глава 7

Серая хмарь

Серая хмарь возникла внезапно, надвинувшись на него сплошной непроницаемой стеной. Еще секунду назад вокруг не было совершенно ничего, а через мгновение все осязаемое пространство заполнил густой серый туман, висящий в пространстве влажными рваными хлопьями. Более того, до появления этой субстанции он даже не осознавал своего существования. Теперь же он видел и мог мыслить.

Но кто он? И что это за место? Откуда-то из невообразимой дали времен и пространств пришло понимание, что он – разум, человеческое сознание. Значит, он был человеком когда-то? Или все еще им остается? Нет, не похоже. У него даже тела нет. Только сознание. Сознание, не имеющее ни одного воспоминания. Лишь способность осознавать окружающую действительность. Действительность, смысл которой он пока не понимал.

Он решил оглядеться. У него не было ног, чтобы передвигаться, не было головы, чтобы менять ракурс видимого, да и глаз, чтобы видеть, не было. И все же он видел. А стоило ему захотеть углубиться в серую хмарь, как сознание послушно поплыло вперед, раздвигая собою туманные хлопья.

Тщась увидеть хоть что-то, он все двигался и двигался в глубь серого тумана. Но безрезультатно.

Не было видно ни конца ни края этого серого, не имеющего пределов пространства. Тогда он остановился, и что-то внезапно изменилось. Туман прямо перед ним подернулся, словно мираж, и раздался в стороны, открывая невероятно красочную картинку. В невесомости парил младенец, аккуратно закутанный в красную шелковую ткань, гладкую и блестящую, откуда торчала одна лишь головка ребенка. Младенец лежал неподвижно. Но вдруг повернул свою крошечную головку и взглядом маленьких глазок, в котором читается отнюдь не детская сознательность, встретился с ним, с бестелесным разумом.

Он не знает, сколько времени это длится. Он смотрит на младенца, а тот в свою очередь смотрит на него не мигая. Наконец уголки губ ребенка подаются в стороны и чуть вверх. Дитя улыбается чистой светлой улыбкой, какая бывает только у младенцев.

Ребенок улыбается. Не просто улыбается, а улыбается ему.

Он хочет улыбнуться в ответ, но вспоминает, что не обладает телом. И тогда делает то, на что сейчас способен. Он смотрит, видит и анализирует.

Почему он видит младенца? Знает этого малыша? Или это он сам в младенчестве? Он приходит к выводу, что видит этого ребенка не случайно. За этой картиной что-то сокрыто. В то же время странно, что он ничего не ощущает по отношению к ребенку. Ни привязанности, ни злости. Ни любви, ни ненависти. Нет даже равнодушия или отрешенности. Но разве может быть так, если они с младенцем как-то связаны?

Ребенок тем временем перестает улыбаться. Его личико принимает серьезный вид. Он медленно кивает, совсем по-взрослому, и отворачивается. Что все это значит?

Не успевает он обдумать увиденное, как откуда-то сверху, яростно разметая в стороны серую хмарь, к свертку с младенцем опускается большой шар ярящегося пламени. Сфера обжигающего невыносимо яркого огня. И сфера направляется прямиком к ребенку.

Она же сожжет ребенка! Эта мысль повергает его в шок. Он по-прежнему ничего не чувствует по отношению к младенцу, но это не значит, что хочет его смерти… Он хочет закричать, но не может. Он хочет помешать пламени свершить злодеяние, но не знает как.

Впрочем, совсем скоро он понял, что ошибался насчет огня. Для ребенка тот не представлял никакой угрозы, а как раз наоборот. Пылающий шар опустился рядом с завернутым в тонкую ткань младенцем и заботливо окутал его облаком маленьких огненных всполохов, что исходили от его тела. Младенец засмеялся, когда одна из огненных частиц скользнула по его детской щечке.

Он наблюдал за этой сценой с невольным удивлением. Огонь не только не обжигал кожу ребенка, но, кажется, приносил ему умиротворенность, которую дети могут испытывать только в объятиях родительских рук.

– Чаелл. Мин чаелл! – разносится по серой хмари голос пламенного шара.

Он не понял значения слов и не смог определить, к какому полу относился говоривший. Но в одном был уверен: голос исходил прямо из пламени. И произнесено все было с неподдельной нежностью.

Означало ли это, что огненный шар был живым существом, как-то связанным с младенцем или с ним? Или, быть может, все это лишь образы, несущие тайный смысл?

В это мгновение пламя заметило его. Шар ярящегося огня отпрянул от младенца и стал приближаться к нему. Он мог пожелать отдалиться, продвигаясь по серой хмари, как делал это ранее, но что-то заставляло его неотрывно смотреть на бушующую огненную стихию.

– Тебе… нельзя… этого… видеть… – услышал он.

На этот раз он понял каждое слово. Они срывались с пламенного шара и шорохом разносились вокруг него. Обволакивали его. Когда же пламя приблизилось к нему настолько близко, что заполнило собой все доступное его видению пространство, он понял, что для него это не просто огонь или необычное пламенное создание. Что-то до боли знакомое было в этом. Что-то, что он видел впервые, но в то же время знал уже очень давно.

– Прочь! – громоподобный крик заставил задрожать все вокруг.

На мгновение его взор помутился, а когда все прошло, огня пред ним уже не было. Нет, вместо этого он увидел русоволосого юношу с обильной россыпью веснушек на лице. Тот прятался в кроне высокого дерева, сжимая в руках лук с наложенной на тетиву стрелой. Юноша кого-то ждал. И как только этот некто появился возле дерева, плавным движением юноша натянул, а затем отпустил тетиву. Коротко свистнув, стрела вонзилась волку в глаз, и лохматый хищник, не успев издать ни звука, повалился в густую траву.

«Это же я! – пронзает его догадка. Только в прошлом». – Неужели и в самом деле это он? Значит, он видит себя со стороны. Но почему? Почему его разум и его тело сейчас отнюдь не единое целое?