Книга Гимн Лейбовицу - Уолтер Миллер-младший

– Есть! Есть! – сказал один из них, поглаживая осла.

– Ехать, ехать, – поправил его разбойник. – Есть потом.

Великая печаль постепенно овладела братом Фрэнсисом. В его ушах все еще звенел насмешливый голос: «Пятнадцать лет! Так вот чем вы там занимаетесь! Пятнадцать лет! Ну и бабская работа! Хо-хо-хо-хо…»

Разбойник ошибся, но пятнадцать лет все равно сгинули, а с ними – вся любовь и все муки, которые были вложены в создание копии.

Живший в уединении монастыря, брат Фрэнсис забыл о суровых обычаях и грубых нравах внешнего мира. Насмешки разбойника сильно его ранили. Он вспомнил о том, как подсмеивался над ним брат Джерис. Возможно, брат Джерис был прав.

Опустив голову, Фрэнсис медленно шел вперед.

Хотя бы сохранилась Реликвия. Хотя бы.

11

Настал назначенный час. Брат Фрэнсис в простой монашеской рясе еще никогда не чувствовал себя таким незначительным, как в эту минуту, когда он стоял на коленях в величественном соборе перед началом церемонии. Исполненные достоинства движения, яркие цвета, звуки, которые сопровождали приготовления к церемонии, сами по себе казались ему величественными ритуалами, и сложно было помнить о том, что ничего важного пока не происходит. Епископы, монсеньоры, кардиналы, святые отцы и разные чиновники-миряне в элегантных одеждах расхаживали по огромному собору – изящно, словно заводные фигурки. Никто не останавливался, не оступался и не менял резко направления. В собор вошел служка в столь роскошном наряде, что поначалу Фрэнсис принял его за прелата. Служка нес в руках скамеечку – с такой помпой, что монах, если бы уже не стоял на коленях, то преклонил бы их, когда мимо проплыл сей предмет. Служка опустился на одно колено перед главным престолом, затем приблизился к папскому трону и поставил скамеечку вместо старой, у которой, похоже, разболталась ножка. После чего удалился тем же путем. Брата Фрэнсиса восхитила элегантность, которая сопровождала даже самые банальные действия. Никто не спешил. Никто не суетился и не совершал ошибок. Все действия подчеркивали величие и невообразимую красоту древнего храма – так же, как вносили свой вклад картины и недвижные статуи. Даже шелест дыхания отражался эхом в дальних апсидах.

Terribilis est locus iste: hic domus Dei est, et porta caeli. Воистину, страшно сие место – дом Господен и врата небесные.

Впрочем, не все статуи были недвижны. Вдоль стен с определенными промежутками стояли рыцарские доспехи; ближайший «воин» – с блестящей секирой в кольчужной рукавице – стоял слева от Фрэнсиса. Когда под забрало залез слепень, в доспехах что-то скрипнуло, и Фрэнсис заподозрил, что внутри оболочки находится человек. Так вот она какая, папская гвардия, столь прославившая себя в ратных делах – маленькая личная армия первого наместника Бога на Земле.

Когда капитан гвардии устроил торжественный смотр своим людям, статуя подняла забрало, приветствуя его. Капитан задумчиво постоял, с помощью платка смахнул слепня с ничего не выражавшего лица внутри шлема, а затем зашагал дальше. Статуя опустила забрало и вновь замерла.

Царственная красота собора была ненадолго омрачена прибытием толпы паломников. Толпа была хорошо организована, и ее эффективно направляли, но здесь паломники явно были чужими. Они шли к своим местам на цыпочках, стремясь не издавать ни звука и не привлекать к себе внимания – в отличие от клириков, которые и двигались, и издавали звуки выразительно. То тут, то там в толпе пилигримов кто-то оступался или старался подавить кашель.

Внезапно обстановка в соборе изменилась – новый отряд закованных в кольчугу рыцарей протопал в саму святая святых. «Статуи» опустились на одно колено и наклонили пики, отдавая честь алтарю, и лишь затем заняли свои места. Две из них встали по бокам от папского трона. Третий рыцарь упал на колени у правого подлокотника трона и остался в такой позе, держа на ладонях меч святого Петра. Картина снова замерла, лишь плясали огоньки свечей, стоявших на алтаре.

В наступившей священной тишине внезапно загремели трубы.

Интенсивность звука нарастала, пока пульсирующее «та-ра та-ра-раа» не начало уже давить на кожу и причинять боль ушам. Трубы не исполняли музыку, но извещали о прибытии. Первые ноты были где-то в середине диапазона; затем они медленно двинулись вверх, становясь все громче и настойчивее. У монаха по голове поползли мурашки, и ему показалось, что в мире больше нет ничего, кроме взрывного звука труб.

Настала мертвая тишина, за которой послышался голос тенора.

ПЕРВЫЙ ПЕВЧИЙ: Appropinquat agnis pastor et ovibus pascendis[23].

ВТОРОЙ ПЕВЧИЙ: Genua nunc flectantur omnia[24].

ПЕРВЫЙ ПЕВЧИЙ: Jussit olim Jesus Petrum pascere gregem Domini[25].

ВТОРОЙ ПЕВЧИЙ: Ecce Petrus Pontifex Maximus[26].

ПЕРВЫЙ ПЕВЧИЙ: Gaudeat igitur populus Christi, et gratias agat Domino[27].

ВТОРОЙ ПЕВЧИЙ: Nam docebimur a Spiritu sancto[28].

ХОР: Alleluia, alleluia.

Толпа вставала, а затем опускалась на колени медленной волной, и эта волна следовала за передвижением кресла, в котором сидел хрупкий старик в белых одеждах. Он благословлял присутствующих, пока процессия людей, одетых в золотое, черное, лиловое и красное, медленно несла его к трону. У невзрачного монаха из дальнего аббатства перехватило дыхание. Поток музыки и движения был таким ошеломляющим, что притуплял чувства и взвинчивал ожидание предстоящего.

Еще немного, и церемония стала бы невыносимой. Монсеньор Мальфреддо Агуэрра, адвокат святого, подошел к трону, встал на колени и после небольшой паузы нараспев изложил свою просьбу:

– Sancte pater, ab Sapientia summa petimus ut ille Beatus Leibowitz cujus miracula mirati sunt multi…[29]

Он просил папу Льва просветить свой народ, торжественно подтвердив благочестивую веру в то, что блаженный Лейбовиц действительно святой, достойный признания Церкви и поклонения верующих.

– Gratissima Nobis causa, fili[30], – пропел в ответ старик в белых одеждах. А далее сообщил, что хотя он всем сердцем желает причислить блаженного мученика к сонму святых, просьбу Агуэрры возможно выполнить лишь в том случае, если будет sub ducatu spiritus[31], указание свыше.