Книга Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

Лиза, весело, сказала:

– Наверное, в Сибирь, или на Дальний Восток, на стройки? Мы окажемся ближе.

Марта согласилась: «Да». Даже здесь, в Москве, среди советских людей, нельзя было говорить, чем занимаются ее родители. Это была государственная тайна. Марта, с раннего детства, научилась ее хранить.

– Оставь, – напоминала себе девочка по ночам, – он вежливый человек, и помог тебе. Он за тебя волновался. Эскалатор новая техника… – Марта видела спокойные, яркие, голубые глаза, голову волка, с оскаленными зубами, на запястье. Она никогда не встречала человека с татуировкой.

– Волк, – шептала девочка, в полудреме, – Волк… – отогнав эти мысли, Марта выше подняла портрет деда:

– Сталин! Пусть сияет его слава,Пусть веками мужество живет,Расцветает и растет держава,И советский крепнет наш народ!

Учителя зааплодировали.

Анна шла по коридору, накинув на плечи шубку, видя голубые глаза отца, тонкие губы, носок сапога, шевеливший голову расстрелянного императора.

– Я тогда под мальчика стриглась, – вспомнила женщина, – ходила в кожанке и галифе. Папа велел, чтобы я держала язык за зубами, что это военная тайна. Он повел меня в дом Ипатьевых. Я помню, они кричали. Тела сожгли, облили кислотой. Папа сказал, что в Алапаевске тоже все прошло, как надо. Людей живыми в шахту сбросили… – Анна, внезапно, увидела серые, дымные, туманные глаза:

– Искупление еще впереди… – она узнала голос.

Выпрямив спину, Анна зашла в кабинет директора. Черная, эбонитовая трубка лежала на столе, Сталин улыбался с портрета, рядом с лепным, советским гербом. Она подняла трубку: «Горская». Выслушав, Анна коротко ответила: «Еду».

Женщина, на мгновение, прислонилась лбом к холодному стеклу. Листья носились по серому асфальту, зажигались фонари:

– Вот и все, – подумала Анна, – вот и все.

Она заставила себя пойти вниз, к машине.

Ожидая Горскую, Сталин перечитывал радиограмму, с распоряжением об аресте Янсона. Приказ послали в Испанию два дня назад, до проверки Горской:

– Я был неправ, – понял Сталин, – я тоже ошибаюсь. Товарищ Янсон был чистым, честным человеком. Он погиб, как истинный коммунист, спасая жизнь соратника. Пусть не большевика, но товарища по оружию… – на сообщении о гибели Янсона он пометил, красным карандашом: «Представить к званию Героя Советского Союза, посмертно».

В кабинете было тепло, смеркалось, горела настольная лампа, с зеленым абажуром. Сталин велел принести крепкого, сладкого чая:

– Она не отвечает за отца. Она, верно, служила Родине. Она уехала из гостиницы, – Сталин вздохнул, – а какой бы коммунист остался наблюдать отвратительные, пьяные выходки мерзавца? Ничего, в Москве он больше не появится. Если начнется война, пусть воюет. Разберемся… – перелистывая папку Горской, он решил, что женщина не лжет. Она понятия не имела о происхождении отца.

– Семен мальчикам тоже ничего не говорил… – Сталин записал в книжечку, что надо представить Петра Воронова к ордену, за отличную работу. Из Испании сообщили, что он вошел в доверие к нацистским агентам, и будет поставлять им дезинформацию. Сталин решил:

– Первоначальный план изменять не надо. Посмотрим, как Горская себя проявит, в Европе, но я уверен, что она останется солдатом партии, – дверь, неслышно, открылась. Анну пропустили в кабинет. Она посмотрела на склоненную, темноволосую, в седине, голову Сталина. Он просматривал какие-то документы, шевеля губами. Анна не двигалась, велев себе улыбаться:

– Отсюда меня могут увезти на Лубянку, в тюрьму. Если Теодора доставили из Испании? Марту забрали из школы? Они будут нас пытать, у него на глазах? Или наоборот? Или я сейчас увижу Теодора, с Ежовым? Если он меня начнет избивать… Меня, Марту… – подняв глаза, Сталин встал:

– Анна… Я хотел, чтобы ты от меня услышала, первой. Мне очень, очень жаль… – женщина рыдала, на диване, тихо, уткнувшись лицом ему в плечо, жадно пила воду. Он думал:

– Я был прав. Она любила своего мужа, она любит свою Родину. Она коммунист, комиссар, она никогда меня не обманет… – Анна вытерла глаза:

– Простите, Иосиф Виссарионович. Мне надо Марте сказать… – она не почувствовала ничего, кроме облегчения:

– Теодор меня не предавал. Даже если и предал, то мне не придется жить, зная о таком. И я его не предавала… – крепкая, теплая рука Сталина легла ей на плечо:

– Теодор Янович будет Героем Советского Союза, Анна. А вы с Мартой… – он помолчал, – вернетесь к месту основной работы. Получишь свидетельство о смерти мужа, в автокатастрофе… – он пожал длинные пальцы:

– У тебя наш золотой запас, Анна, помни. Все акции в Европе, будут координироваться тобой. Страна Советов знает, что ты ее боец… – она зажала ладонями стакан воды. Женщина тяжело вздохнула: «Спасибо, Иосиф Виссарионович». Он распорядился, чтобы дежурный шофер сел за руль ее эмки. На прощанье, Сталин велел:

– Пусть Марта у нас на даче каникулы проведет, со Светланой. Они теперь не скоро увидятся. Вам в конце месяца надо отправляться в Европу. Ты перед отъездом круглосуточно будешь занята… – он посмотрел вслед узкой спине: «Она похожа на Горского, но только внешне. Она не лжет, не притворяется».

Анна не помнила, как ее довезли домой. Она курила на заднем сиденье эмки. Женщина безостановочно повторяла:

– Сталин мне верит. Он ничего не знает о документах отца. Я увезу пакет в Цюрих, оформлю себе и Марте американское гражданство, на фамилию Горовиц. Положу бумаги в банковскую ячейку. Гарантия… – подумала Анна:

– Как в Нью-Йорке. О ней никто не догадывается. Когда я окажусь в Америке, я заберу пакет у «Салливана и Кромвеля» и сожгу. Он больше не понадобится… – осторожно открыв дверь квартиры, Анна услышала знакомые звуки. Дочь, в гостиной, играла Шопена. Анна стояла, не в силах, сделать шаг.

– Папа играл… – Анна сжала руки, – я помню. За два года до начала войны. Мне десять исполнилось. Я вернулась из школы, папа сидел, при свечах. Ноктюрн E flat major, opus 9.2… – на крышку фортепиано отец положил New York Times. Анна, девочкой, не обратила внимания на газету. Женщина пошатнулась:

– Весна двенадцатого года. Я читала, в Вашингтоне, в публичной библиотеке, некролог. Его мать умерла весной двенадцатого. Моя бабушка… – Марта закончила играть.

Дочь плакала, свернувшись в клубочек, на коленях Анны. Женщина шептала, что она должна гордиться отцом, что они, скоро, отправятся в Цюрих. Анна вспоминала тусклый, золотой крестик, в конверте, в ящике стола:

– Марта ничего не узнает, – пообещала себе Анна, – она дочь Теодора. Никогда, ничего, не узнает… – девочка всхлипывала, Анна обнимала ее. Бронзовые косы светились в мерцании кремлевских, звезд.

– Искупление… – пронеслось в голове у Анны, – искупление. Оставь, теперь все будет хорошо. Степан жив, и будет жить, и мы в безопасности. Навсегда… – она прижала к себе дочь. Анна долго сидела, укачивая ее, шепча что-то ласковое. Темный, огромный силуэт Кремля возвышался над ними.