Книга Светофор, шушера и другие граждане - Александра Николаенко

Ничего не разрешал выбрасывать. Все только копил. Собирал. По помойкам лазил. В мусорных контейнерах копошился.

Даже за город (на 43-м автобусе) с этой старушкой на городскую свалку таскался. Поискать: может, чего-нибудь нужное есть. Что потом пригодится.

Найдет какую-нибудь коляску или сломанный стул и тащит в дом. Тащит и радуется: – Вот, говорит, посмотри, какой я у тебя молодец! Какой хозяйственный черт тебе попался!

Она сперва удивлялась, зачем ей, например, чей-то старый унитаз или ношенная шуба. И спрашивает черта: – Зачем мне эта (например) шуба, она же молью вся поеденная. Труха одна, а не шуба! Все карманы в дырках!

А черт только отмахивается: – Ты, говорит, хозяйка, ничего не понимаешь. Потом, мол, может, эта шуба тебе вполне пригодится.

Она говорит: – Давай хоть немножко освободим коридор. А то уже что-то не протиснуться…

А он ей: – Ты что, совсем спятила? Такое добро на помойку?!

Все, говорит, больше не подходи ко мне даже. Я на тебя обиделся. Я все для тебя делаю. Я стараюсь. Не покладаю копыт. Тащу, таскаю, волочу! Все в дом! Все ради тебя! А ты говоришь, на помойку?

Давай, говорит, разгребай, выбрасывай! Только имей в виду: выбросишь хоть что-нибудь, я от тебя уйду жить к маме.

В общем, она скоро привыкла. И спорить со своим чертом перестала.

Поняла, все, что черт приносит, ей потом обязательно пригодится.

Тем более от москвича диск или от Шкоды покрышка.

И уже впереди черта бежала старушка к мусорным контейнерам.

Наконец жизнь у нее закончилась и она умерла.

Вот она умерла, и спустился за ней ангел.

Хотел поднять эту старушку на небеса.

А черт в накопленное добро вцепился и стал тянуть вниз.

Ангел говорит старушке: – Бросай!

Она ни в какую.

Тоже вцепилась. Намертво. В какой-то стул. Или, может быть, табуретку. И визжит: – Ни за что не полечу без этого стула! Он мне, мол, потом пригодится!

Ангел говорит: – Эх ты, глупая душа! Да зачем тебе на небесах стул?

А она говорит: – Ничего, неси так, со стулом. Я тебе говорю, что без него я ни на какие небеса не полечу.

Попробовал ангел ее всё-таки еще раз приподнять.

Только ладно бы только один этот стул!

Там же ведь еще и черт со своими чемоданами…

Махнул ангел крыльями и улетел.

Сама, говорит, тогда на небеса добирайся…

А стул, говорит, тебе и в самом деле теперь наверняка пригодится. Будет на чем посидеть в дороге.

И пропал.

Вот она и добирается.

До сих пор.

Вечная молодость

Жил-был на улице Рогова в кирпичной пятиэтажке за гаражами один Миша.

Михаил Петрович Гольдштейн.

Как родился, так и жил в этой квартире. Никуда не переезжал. Ни с кем не разменивался. Даже ремонт ни разу не сделал.

Он был биологом и поэтому все что-то изобретал, мешал, перетирал в ступочке и записывал по колоночкам. Перечеркивал и записывал заново.

У него была идея – изобрести лекарство (какой-нибудь крем), микстуру, витамины или таблетки от старости. Скажем, для вечной молодости. И этим изобретением не то чтобы прославиться и заработать хорошие деньги, а спасти от неминуемой могилы смертное человечество.

Такова была Мишина идея.

«Вот бы здорово получилось, если бы это у меня получилось!» – думал Миша Гольдштейн. И он трудился над своим изобретением, химичил не покладая рук, и так шло время…

И еще жила-была на улице Рогова в той же самой пятиэтажке за гаражами маленькая женщина с зелеными глазами. Лара.

Татарочка с острыми раковинками-ушами.

Знаете, такая: рыжая, с высокими щиколотками, с ямочками на щеках и острыми коготками.

Муж у нее был, честно сказать, так себе, мямля и лопух. Биолог. Аспирант Третьего меда.

(В общем, не пойми чего, а не муж.)

То есть как раз этот самый Миша.

Михаил Петрович Гольдштейн.

Длинный и скучный очкарик с волосами цвета сахарной пудры.

Что эта «зеленоглазая» в нем нашла, черт ее знает. Но крутила она им как хотела.

Этот ее Миша работал в каком-то загибающемся НИИ, где-то в конце серой ветки с пересадкой на метро Баррикадная.

Утром – туда, вечером – обратно.

Жил Миша в кладовке. У них с Ларой была однокомнатная малометражка с гробиком – кухней. Зато большая кладовка, задней стенкой в общий коридор. По планировке задняя стенка не была несущей, и вот этот Миша установил в ней вентилятор (еще какой-то компрессор) и просверлил узенькое окошко.

И там он работал. Что-то переливал по трубочкам в колбочки. Стучал мензурками, булькал, что-то разбивал, грохотал, вскрикивал и выбегал в клубах дыма и фиолетовых вспышек из кладовки за совком и веником. В общем, шуршал. Если шуршал – значит, был дома. Если не шуршал, значит, еще не вернулся из своего НИИ.

Лара работала маникюрным мастером в салоне красоты у метро Полежаевская. Иногда они все же вместе выбирались в кино. Или на какую-нибудь выставку.

В общем, вообразите себе такую картину: рыжая зеленоглазая Лара в норковом манто с хвостами и этот ее пучеглазый дистрофик.

Сами понимаете, не фонтан.

Запястья Ларины пахли фиалками.

Венера просматривалась в каждом ее движении. В изгибе черешневых губ. В повороте плеча, в высоко державшейся на точеной шее головке. В теплой макушке Лары пахло медом и кофейными зернами.

Мужчины млели.

И вот, этот прекрасный сон на высоком подъеме, плюс запах ванили, мускуса и мандариновой корки, а с ней это чучело. Это малярийное ученое недоразумение в вязаном джемпере и мятых брюках.

И такая совместная жизнь, разумеется, продлилась недолго. За Ларой стал подъезжать какой-то тонированный тип, на Лексусе.

Лексус сменился Лендкрузером, зима весной, и вот однажды Лара собрала чемоданчики и упорхнула с кем-то из этих «тонированных» отдыхать то ли на Капри, то ли на Канары.

Казалось бы, в этот момент должна была разразиться трагедия или хоть какая-то склока. Однако не тут-то было; ничего такого не услыхали соседи.

Биолог и в подметки не годился Отелло. Он сам донес Ларочкины чемоданы по лестнице до Лексуса (или не знаем, что это была за машина) и как ни в чем не бывало поплелся к себе.

Она, быть может, как-то объяснила ему, что уходит от него не навсегда, или поклялась своей шубкой, что сохранит ему на Капри верность. Неизвестно. По крайней мере, он после ее ухода не выбросился из окна, не отравился содержимым одной из своих мензурок. И не взорвал ко всем коромыслам этот несчастный кирпичный дом на улице Рогова, за гаражами.