Книга Осада Лондона - Генри Джеймс

— Я очень рада, что ты вернулся, — сказала миссис Долфин, стараясь не встретиться с ним взглядом. — Мне давно хочется познакомить тебя с леди Димейн, я так надеялась, что ты придешь… Вам непременно надо идти? Может быть, вы еще немного побудете? — добавила она, обращаясь к гостье, и, не дожидаясь ответа, торопливо продолжала: — Мне надо вас на минутку оставить… простите. Я сейчас вернусь.

Не успел Литлмор опомниться, как очутился с глазу на глаз с леди Димейн; он понял, что, поскольку он не проявил желания ее посетить, она решила сама сделать первый шаг. И все-таки было удивительно видеть, что его сестра прибегла к той же уловке, что и Нэнси Бек.

«Она ужасно волнуется», — подумал он, стоя напротив леди Димейн. Она казалась хрупкой, сдержанной, почти застенчивой, насколько так может выглядеть высокая невозмутимая женщина с гордой посадкой головы; всем своим обликом леди Димейн столь решительно отличалась от миссис Хедуэй, что по контрасту с Нэнси Бек, торжествующей свою победу, Литлмору увиделось в ней своего рода величие побежденных. Это не могло не вызвать в нем сочувствия к ней. Леди Димейн не теряла времени и сразу приступила к делу. По-видимому, она понимала, что в том положении, в которое она сама себя поставила, она может выиграть при одном условии: если будет держаться просто и деловито.

— Я так рада, что могу побыть с вами наедине. Я очень хочу попросить вас сообщить мне то, что вам известно об одной знакомой вам особе, о которой я писала миссис Долфин. Я имею в виду миссис Хедуэй.

— Может быть, вы присядете? — сказал Литлмор.

— Нет, благодарю, в моем распоряжении всего несколько минут.

— Могу я спросить, почему вы обращаетесь ко мне с этой просьбой?

— Конечно, я должна привести вам свои основания. Я боюсь, что мой сын женится на ней.

Литлмор удивленно взглянул на нее, затем догадался, что ей еще не известна новость, сообщенная ему в письме миссис Хедуэй.

— Она вам не нравится? — спросил он, невольно делая ударение на отрицательной частице.

— Решительно нет, — сказала леди Димейн, глядя на него с улыбкой. Улыбка была мягкой, беззлобной и показалась. Литлмору удивительно привлекательной.

— Что вы хотите от меня услышать? — спросил он.

— Считаете ли вы ее добропорядочной женщиной?

— Что это вам даст? Как это может повлиять на ход событий?

— Это ничего мне не даст, разумеется, если вы отзоветесь о ней с похвалой. В противном случае я смогу сказать ему, что единственный человек в Лондоне, знающий миссис Хедуэй более полугода, считает ее дурной женщиной.

Этот эпитет, отчетливо произнесенный устами леди Димейн, не вызвал в душе Литлмора никакого протеста. Он внезапно ощутил потребность сказать ей правду — ту неприкрытую правду, что он сказал Руперту Уотервилу в ответ на его первый вопрос в Комеди Франсез.

— Я не считаю миссис Хедуэй добропорядочной, — произнес он.

— Я была уверена, что вы это скажете, — леди Димейн говорила, чуть-чуть задыхаясь.

— Ничего больше я сказать не могу… ни единого слова. Это просто мое мнение. Не думаю, чтобы оно вам помогло.

— А я думаю, что поможет. Мне хотелось услышать его из ваших уст. Это совершенно пленяет дело, — возразила леди Димейн. — Я вам чрезвычайно обязана, — и она протянула ему руку, после чего он молча проводил ее до дверей.

Литлмор не испытывал ни неловкости, ни раскаяния в своих словах; он испытывал лишь облегчение. Возможно, потому, что знал: они ничего не изменят. Дело менялось лишь для него одного — в том, к чему в конечном итоге все сводилось: правильно ли он поступил. Надо было только сказать леди Димейн, что скорее всего миссис Хедуэй будет ее сыну превосходной женой. Но это уж действительно ничего бы не изменило; Литлмор попросил сестру, чрезвычайно удивленную краткостью его беседы с леди Димейн, уволить его от расспросов, и некоторое время миссис Долфин пребывала в приятной уверенности, что английскому обществу не грозят ужасные американки, могущие бросить тень на ее родную страну.

Однако заблуждение ее было недолговечным. Ничто ничего не изменило; возможно, поздно уже было что-либо менять. В первых числах июля лондонское великосветское общество услышало не о том, что сэр Артур Димейн намерен жениться на миссис Хедуэй, а что пара эта без особой огласки вступила в брачный союз, которому, как можно было надеяться, на этот раз не грозило быть расторгнутым миссис Хедуэй. О леди Димейн не было ни слуху ни духу, она сразу же удалилась в свое загородное имение.

— Полагаю, что тебе следовало поступить иначе, — сказала, побледнев, миссис Долфин. — Конечно, теперь все выйдет наружу.

— О да, и она еще больше войдет в моду, чем раньше, — с циническим смехом ответил ей брат. После краткой беседы со старшей леди Димейн он не чувствовал себя вправе навестить младшую и так никогда не выяснил — да и выяснять не хотел, — простила ли она его, достигнув наконец предела своих мечтаний.

Уотервил — как ни странно — был скандализирован ее успехом. Он считал, что надо было воспрепятствовать браку миссис Хедуэй с доверчивым джентльменом, и употребил в разговоре с Литлмором те же слова, что и миссис Долфин. Он полагал, что Литлмору следовало поступить иначе.

Уотервил говорил с таким жаром, что Литлмор пристально взглянул на него… настолько пристально, что заставил его покраснеть.

— Вы что же, сами хотели жениться на ней? — осведомился он у своего младшего друга. — Мой дорогой, да вы в нее влюблены! Вот в чем, оказывается, дело!

Однако, покраснев еще пуще, Уотервил с негодованием отверг его подозрения. Спустя некоторое время, как он узнал из письма, в Нью-Йорке стали спрашивать: кто такая, собственно, эта миссис Хедуэй?