Книга Ярче, чем солнце - Лора Бекитт

«Нет, — подумал он, — теперь я всегда буду думать о войне и о том, что она со мной сделала!»

Последующие дни он пребывал в таком состоянии, словно его душа очутилась в аду. Боль в груди и обожженных глазах не давала ему плакать, потому он страдал молча, вновь и вновь размышляя о том, что ему пришлось пережить. Задетым оказалось не только прошлое и настоящее, но и будущее. То, что он считал своей реальностью, исчезло; Дилан догадывался, что произошедшее полностью изменило его жизненный путь.

Однажды ему сказали, что к нему пришел посетитель. Услышав имя Кермита Далтона, Дилан удивился и сперва решил попросить, чтобы его не пускали, а потом передумал. Что такого мог сказать или сделать этот человек, чтобы ему стало еще хуже?

Как и многие люди, Кермит ненавидел госпитали с их запахом крови, гноя, лекарств и… смерти. Ситуацию не спасало даже присутствие хорошеньких медсестер, исподволь бросавших заинтересованные взгляды на красивого молодого человека с великолепной военной выправкой.

Кермит надеялся, что вскоре его шинель украсят офицерские погоны. Командованию стало известно о том, как он проявил себя во время газовой атаки: не только догадался, как защититься от отравляющего вещества, но и не позволил товарищам покинуть позицию, в результате чего германская армия не смогла прорвать оборону и город Ипр не был взят.

Хотя госпиталь был переполнен, Дилан Макдафф лежал в отдельной палате. Вероятно, каким-то образом врачи узнали о том, что он не простой рабочий парень.

Он был весь в бинтах и походил на мумию: открытыми оставались только ноздри и полоска губ. Подумав о том, что может скрываться под этими бинтами, Кермит невольно содрогнулся.

И все же он был далек от сантиментов и потому ограничился тем, что сказал:

— Привет! Из твоего кармана выпало письмо, я поднял его, но забыл сунуть обратно. Я принес его тебе.

— Едва ли мне доведется его закончить, — сдавленно произнес Дилан.

— Ты не сможешь видеть?

— Врачи обещали, что зрение восстановится, только я не очень верю.

— Это ты зря. Они наверняка знают, что говорят. В этой атаке пострадала уйма народа. Трупы складывали штабелями, словно дрова. Многие были сильно обезображены. Так что тебе еще повезло. Поедешь домой, где тебя ждет невеста.

— Доктор сказал, у меня что-то с лицом. Как я покажусь на глаза Миранде?

Меньше всего Дилан желал говорить об этом с Кермитом, но не сумел сдержаться. Эта мысль мучила его наряду с мыслью о смерти отца, и хотя он никогда не был склонен к лишней откровенности, сейчас понимал, что если не поделится своими чувствами хотя бы с кем-нибудь, то просто сойдет с ума.

А если его лицо покрыто шрамами? А если там вообще один сплошной струп?! Прежде Дилан не слишком радовался, когда его называли красавчиком, а теперь боялся предстать перед Мирандой полным уродом!

— Если девушка выбирает парня за его внешность или за его деньги, грош ей цена, — удовлетворенно произнес Кермит.

— А еще я убил своего отца! — в отчаянии прошептал Дилан.

— Как это?

Услышав ответ, Кермит сказал:

— Успокойся. Не бери в голову и не терзай себя. В этом виноват не ты, а проклятые немцы, а еще тупое командование, приславшее твоему отцу похоронку. И потом — твой отец все же прилично пожил, а вот я потерял своего, когда мне было всего десять лет. Я остался совсем один, потому что у меня не было матери.

— У меня тоже не было, — сказал Дилан и добавил: — Она умерла.

— А моя просто ушла от нас. — Кермит помедлил. — Что касается отца, он бросился под поезд после того, как его уволили с твоей фабрики. Полагаю, его выгнали после того, как я тебя ударил.

Казалось, Дилан находится на грани истерики.

— Я не имею к этому отношения! Я никому не жаловался! Я никогда не понимал, за что ты меня ненавидишь!

— Сперва за то, что мне приходилось самому пробивать дорогу в жизни, а тебе судьба все преподнесла на золотой тарелке. А потом — из-за Миранды. Но это в прошлом. У меня есть невеста; между прочим, она тоже работает на твоем предприятии. Конечно, моя девушка не такая красотка, как твоя, но зато она меня очень любит.

— Ты по-прежнему думаешь, что Миранда сошлась со мной из-за денег?

Кермит пожал плечами.

— Правду можешь знать только ты.

— Я тоже не знаю, — признался Дилан, — но надеюсь, что нет.

— Ты выяснишь это, когда вернешься домой. Полагаю, тебе не о чем волноваться. Ты побывал на войне, выполнил долг перед Родиной — никто не сможет тебя упрекнуть. К тому же ты пострадал: в общем почти что герой! И теперь именно ты будешь управлять делами. Кстати, советую получше заботиться о людях, которые зарабатывают для тебя деньги!

Стоило Дилану подумать о руководстве фабрикой, как у него похолодела душа. Он не считал это основой или смыслом жизни, это была обуза. Но он знал, что никогда не сможет объяснить этого Кермиту. А тот сказал:

— Ладно, мне пора идти. Надеюсь, у тебя все будет хорошо.

— Я не стану благодарить тебя за то, что ты меня спас, потому что это было сделано напрасно, — твердо произнес Дилан.

— Полагаешь, лучше гнить в земле?

— Это все-таки лучше, чем гнить живьем.

— Я уверен, что ты поправишься. Пара шрамов на лице ничего не значат. И едва ли врачи врут относительно твоего зрения. Между прочим, ты здорово рисуешь! Это же твой рисунок был вложен в письмо?

— Да, только едва ли мне еще когда-нибудь захочется рисовать.

Глава девятая

Дилан вернулся домой через два месяца и тут же, по рекомендации врачей, лег в больницу Галифакса. Он все еще носил на глазах повязку, отчего зачастую его захлестывала паника. Дилан пытался стряхнуть с себя это чувство, втолковывал себе, что страхи бессмысленны, но все было напрасно. Будущее смотрело ему в лицо, словно безжалостное дуло винтовки, было направлено на него, будто холодно сверкающий штык.

Он по-прежнему не знал, как выглядит, потому не стал сообщать о своем приезде никому, даже своим тетушкам и Миранде. Он давно не получал от нее писем, а потому не ведал, знала ли она о похоронке, как и о том, что та оказалась ложной. Впрочем, о смерти его отца было известно всему Галифаксу.

В последнее время Дилану казалось, будто его мышцы превратились в студень. Его одолевало желание лежать и не двигаться. Так он и поступал: почти не вставал, а еще — ни с кем не разговаривал.

Спустя несколько дней один из врачей, подойдя к его койке, сказал:

— Мистер Макдафф, полагаю, с ваших глаз можно снять повязку: этот срок указан в письме наших европейских коллег, которое вы привезли с собой.

— Хорошо, — ответил Дилан, стараясь, чтобы голос не дрожал.