Книга Светская львица - Кетрин Распберри

Но тень так и висела над Джинджер, и ничего не происходило. Наверное, Вэл так боится получить ее отказ, что не решается перейти к решительным действиям. Если так, то почему он не воспользовался ее слабостью тогда, после вечера в «Текиловом раю»? Неужели потому, что Джинджер была нетрезва, и Вэл не хотел, чтобы все произошло помимо ее осознанной воли?

А теперь им овладела робость, которая свойственна порой даже самым лучшим из мужчин…

Джин решила его немного подбодрить и призывно потянулась, выгнувшись всем телом и демонстрируя мышцы, окрепшие от регулярного плавания и прогулок по городу. Не дождавшись реакции, она призывно шепнула одними губами:

– Ну же… Иди ко мне! – А? Ты что-то сказала? – раздался рассеянный голос Вэла с противоположной стороны тримарана.

Джинджер вздрогнула и подскочила, раскрывая глаза широко, как только что прозревший котенок.

Краска стыда залила ее лицо. Вэл курил, сидя у руля и задумчиво глядя вдаль, словно забыл о существовании на «Барракуде» еще одной пассажирки. Направление ветра изменилось, и повернувшийся парус загораживал Джинджер солнце, создавая над ней тенек.

– Я говорю, иди сюда, перекусим, – поспешно выпалила Джин, надеясь, что Вэл был достаточно увлечен своими мыслями и не заметил ее оплошности. – Ты был прав, зря я взяла такой символический обед перед прогулкой.

Она притянула к себе сумку, достала оттуда пластиковый контейнер с салатом, свертки со снедью и принялась раскладывать на салфетках сандвичи с курицей, сыром, соусом и томатами.

Сидя друг против друга, они с аппетитом перекусили, запивая еду предусмотрительно захваченной минеральной водой – отведать горячего чая в жару никто из них не решился, хотя оба слыхали, что это как раз весьма освежает.

– О чем ты так задумался, что не сразу услышал, как я тебя зову? – поинтересовалась Джинджер, чтобы окончательно избавиться от последних крошек чувства неловкости, которые скребли ей душу.

– Размышлял, каково здесь жить постоянно, – признался Вэл. – Меня всегда интересовало, что случается, когда город-праздник превращается для тебя в обитель серых будней.

– Думаешь, дни в Акапулько можно назвать «серыми»? – возмутилась Джинджер. – Каждый день видеть такую красоту, иметь домик с террасой, выходящей на залив… Да если бы мне здесь было чем заняться, я бы в два счета сюда перебралась!

– Вот именно. Святую истину глаголешь.

«Каждый день»… Красота приестся, а нереализованные планы останутся. Мне, например, хочется еще многое сделать в своей профессии, а здесь не так много интересных проектов. И потом…

Вэл задумчиво смахнул крошки с салфеток в контейнер от салата и продолжал:

– Когда в городе живешь, а не гостишь, начинаешь видеть его изнанку. Нищету, необустроенность, сломанные судьбы, несбывшиеся мечты… Здесь надо быть либо великим писателем, либо прирожденной горничной. То есть либо иметь настолько сильные талант и амбиции, которые смогут смести все преграды, либо не иметь никаких.

– «Красота приедается», – с обидой в голосе передразнила его Джинджер, которая по праву считала себя красивой женщиной. – Тогда тебе надо жениться на уродине. С каждым днем будешь привыкать, говорить себе: «А не так уж она и страшна…» И ваши отношения будут становиться все лучше и лучше день ото дня.

Вэл фыркнул.

– Женишься же не на красивом личике, – возразил он. – Если женщина дорога тебе только внешностью, то да, она скоро наскучит тебе, как и ты ей. Глубинно привлекает другое – какой-то внутренний надрыв, искра в глазах… Еще что-то. У каждого свое. Иногда тебе кажется, что человек гораздо глубже и тоньше, чем кажется, и при этом глубоко несчастен. – И у тебя складывается ощущение, что ты можешь ему помочь, заставить раскрыться, вытянуть на свет все лучшее, что живет там, внутри, и никак не может родиться… И в этом обрести единение, в этом разрешении от бремени, этих совместных муках и общем творении…

Произнося эту тираду на едином дыхании, почти не подбирая слов, словно думал об этом целую вечность, Вэл трижды упомянул слово «глубина» с таким надрывом, как будто ему доводилось тонуть в ком-то, но так и не получилось выплыть. Интересно, кого он имел в виду?

– Ты хочешь сказать, что способен полюбить кого-то из жалости? – переспросила Джинджер.

– Не из жалости! – горячо поправил ее Вэл. – Как тебе объяснить? Ну… словно ты вдруг обнаружил, что золотая статуэтка в музее, которую все считали просто очень красивым и дорогим предметом искусства, является еще и… Например, каким-нибудь магическим артефактом или тайником, в котором хранятся древние письмена. И у тебя возникает особое чувство – ведь все просто любуются ею, а ты знаешь, что у нее есть тайна, и пытаешься ее разгадать…

– …а потом разгадываешь и теряешь к ней всякий интерес, – иронично закончила за него Джинджер.

– В случае со статуэткой – может быть…

Наверное, я привел не слишком удачный пример… – Вэл стушевался. – С людьми же все по-другому… М-да.

Он отвернулся, словно пожалел, что сболтнул лишнее.

– Слушай, – вернулась к незаконченной теме Джинджер. – А что тебя навело на мысли о несбывшихся мечтах и сломанных судьбах жителей Акапулько? Почему ты считаешь, что в курортных городах все так трагично? Мне показалось, что, например, Энрике вполне счастлив.

Он так вкусно расписывал свое наслаждение жизнью, что я втайне начала мечтать о вилле где-нибудь здесь, на берегу.

– Энрике? Да, он вполне научился быть довольным своей жизнью, хотя мечтал путешествовать по всему миру, а вынужден целыми днями работать в отеле и вечерами подрабатывать, чтобы прокормить семью. Не такой уж он романтик, каким старается выглядеть. Подозреваю, что он бежит на свою «Барракуду» не из любви к парусам, которые у него в печенках сидят, а от домашней суеты, от капризов детей, окриков Исабелы, собирающей в школу старших и воспитывающей младшего…

– Да? А я думала, он просто фанатик океана… – растерянно проронила Джинджер.

– Может, и так… Может, и фанатик, – вздохнул Вэл. Ему не хотелось спорить. – Вот кто действительно несчастлив, так это Исабела, – продолжил он прерванную мысль. – Она ведь весьма неплохо танцует и поет, в юности играла в местной самодеятельности и мечтала стать актрисой, и ей все пророчили большое будущее. Она даже собиралась уехать в Голливуд, но ее семья так и не скопила денег на дорогу. И потом, она прекрасно понимает, что на много километров от Лос-Анджелеса все придорожные забегаловки забиты официантками, посудомойками и уборщицами с внешностью кинозвезд, которые дарят ослепительную улыбку каждому, кто хоть мало-мальски похож на продюсера, в надежде на чудо. А многочисленные школы актерского мастерства и липовые агентства обирают этих несчастных наивных девушек, суля им радужные перспективы и просто жируя за их счет.

– И Исабела даже не стала пытаться как-то пробиться? – удивилась Джинджер.

– Ну почему же, – усмехнулся Вэл. – Она пыталась. Все, что ей удавалось, – это устраиваться в ночные клубы, кафе и рестораны певицей или танцовщицей. Естественно, все это кончалось тем, что хозяин делал ей грязное предложение и, получив отказ, увольнял. В одном из баров, где Исабела пела по вечерам, она познакомилась с Энрике и вскоре стала сеньорой Мартинес. Все ее родные ликовали пуще, чем если бы она все-таки встретила голливудского продюсера. Считается, что Исабела вытянула счастливый билет.