Книга Долгий путь от любви до любви - Александра Плен

– Два года назад я закончил Итон, – и, поискав глазами друга, добавил: – Мы заканчивали его с Джорджем вместе. Потом отец отправил меня в путешествие по Европе, набраться опыта.

Молодой человек грустно усмехнулся. Я залюбовалась его улыбкой падшего ангела. И тут же вздрогнула, ощутив непреодолимое желание прижать его голову к груди и погладить по шелковистым волосам. Это что – материнский инстинкт?!

– И сколько вам лет, лорд Сеймур? – поинтересовалась я.

– Двадцать шесть, – ответил молодой человек и обеспокоенно нахмурился. – Ваша светлость, если я и младше вас на год, то это ведь не помешает нам стать друзьями?

– На год? – улыбнулась я лукаво. – Отличный комплимент, господин барон. И да, не помешает.

Я любовалась им, как совершенным творением матушки-природы. Ни единого изъяна во внешности и фигуре. Странно, но кроме обычного восхищения красотой, я не чувствовала ничего, даже того желания влюбиться, которое испытывала по отношению к Питеру Дюбуа. Идеальная красота, обаяние, молодость не тронули мою душу. Только нотки умиления и нежности пробивались изнутри. Словно он – мой младший брат, словно мы старые добрые друзья.

Потом, в ходе частых встреч на пикниках и в парке, во время танцев и легкого флирта на балах, я, наконец, поняла, что меня так насторожило. Тот диссонанс, что ощутило мое сердце, назывался сочувствием. Стефан и Джордж любили друг друга. Я замечала их улыбки, краткие касания, вспышки беспомощности и бессилия перед невозможностью открыться. Гомосексуализм порицался в нашем мире. Мужеложцев насильно отправляли в лечебницы, унижали, оскорбляли, подвергали остракизму, вплоть до уголовного преследования.

«Бедные дети», – подумала я и приняла решение.

Барон Стефан Сеймур стал моим вторым «официальным любовником». О нем и Джордже ходило множество слухов. Еще из Итона за ними тянулся шлейф сплетен и подозрений. Отец Стефана догадывался о предпочтениях сына, именно поэтому и отправил его подальше от Англии. Но когда мы с Лилией взяли их под свое крыло, сплетни немного утихли. Точнее, перешли в новое русло. Теперь нам приписывали безудержные оргии и разврат вчетвером. Лилия надулась.

– Вот влипла так влипла, – корила она меня, – сплетни есть, а удовольствия нет. Разве я похожа на добрую самаритянку?

– Очень похожа, – смеялась я. – Лили, мы обязаны помочь двум несчастным юношам. Без нас их быстро выведут на чистую воду, а так пусть хоть немного побудут вдвоем.

– Только ради тебя, – пробурчала она, – стану на время монашкой. Если бы только эти сплетницы знали, что мы делаем за закрытыми дверями особняка на Флит-стрит…

Она всплеснула руками, и мы одновременно рассмеялись, представив лицо самой известной сплетницы Лондона, леди Торншир. Вечера мы проводили за бокалом вина или чашкой чая, чинно сидя в гостиной у Стефана, читая или играя в бридж.

* * *

И опять закрутилась круговерть праздников и развлечений. Нас со Стефаном окрестили самой красивой парой Лондона. Оба золотоволосые, голубоглазые, легкомысленные. С ослепительными улыбками мы очаровывали и шокировали свет, демонстрируя напоказ пылкие чувства друг ко другу. Я словно играла в театре двух актеров. Прекрасно зная, что никогда у нас ничего не получится (даже с Питером была призрачная надежда, со Стефаном ее не было вовсе), я с нежностью прижималась к нему, ворковала на ухо глупости, перебирала пальцами прекрасные длинные волосы. А потом мы вместе смеялись, вспоминая круглые глаза леди Кирли, сидевшей в соседней ложе.

Стефану не нужно было зарабатывать на жизнь, отец давал ему приличное содержание. Небольшой, но прекрасно обставленный особняк на Флит-стрит открыл двери для желающих посетить небольшие приемы, музыкальные и карточные вечера. Я приглашала своих друзей именно сюда, а не в мой склеп на Пикадилли. Стены герцогского дворца давили. Туда я возвращалась лишь переночевать, и то под утро.

Моя беззаботная светская жизнь так бы продолжалась и дальше, если бы не случилось несчастье. Как мне потом рассказали, все началось с того, что отец пригласил свою любовницу и друзей в наш замок Нордвик в Камберленде. Виконт не жалел денег на вино и развлечения, и на охоте на лис его лошадь споткнулась, отец неудачно упал и свернул себе шею. Говорили, он был сильно пьян. Сообщили маме и Адели в Италию, но им, чтобы приехать, требовалось больше недели. Поэтому на похоронах присутствовала я одна.

Я сидела на скамейке у входа в семейную усыпальницу, куда вчера занесли гроб, и задумчиво смотрела на серые стены замка, увитые плющом. Западная башня почти развалилась. Еще немного и рухнет крыша. Сильный морской ветер, дующий с побережья, не щадил старый каменный замок. Теперь он мой. Скудное папино наследство, словно попытка попросить прощения за прошлые обиды. Он завещал этот полуразрушенный замок мне. Зачем? Может быть, он знал, что я всегда любила этот дом? Может быть, это была попытка помириться?

Я прислушалась к себе и вдруг ясно поняла, что мои ненависть и обида – слишком разрушительные чувства, чтобы предаваться им вечно. Адель права. «Никогда» – страшное слово. Оно сравнимо только со смертью. Я больше не увижу папу. Каким бы он ни был, он дал мне жизнь. Он по-своему любил меня и заботился обо мне. Как умел, как научили его родители…

Я сидела на скамейке, и горячие слезы текли из глаз: «Я больше никогда не увижу папу».

Часть третья. Прощение

Смерть отца стала толчком. Мне тридцать лет, и третью часть жизни я потратила впустую. На глупую ненависть, застарелые обиды, на попытки доказать что-то герцогу, родителям, всему миру. Пора взрослеть, Софи. Не знаю, что буду делать, не знаю, как, но знаю точно – злобы в моем сердце больше не будет.

Мама, мамочка… Ты тоже превратилась в несчастную женщину с пустыми глазами. Может, тогда она хотела меня предостеречь? Может, она хотела избавить меня от горького разочарования в любви, такого, какое пережила сама?

Я простила. В конечном итоге, я приняла и поняла. Обвинять родителей в своей горькой судьбе можно в восемнадцать лет. Кричать «Вы исковеркали мне жизнь, вы лишили меня любви» можно в юности. Но сейчас… В тридцать – винить нужно только себя. Впереди еще долгие годы. И теперь лишь я в ответе за свою будущую жизнь. Только я смогу или не смогу сделать ее другой. Счастливой или несчастной. Пустой или наполненной смыслом.

Я прожила в замке неделю. После десятилетнего отсутствия он показался мне мрачным и неприкаянным. Совсем не таким сказочным дворцом, каким виделся в детстве. Кучка слуг старалась как могла поддерживать его в жилом состоянии. Но ковры выглядели потертыми, портьеры истончились от частых стирок, а простыни пропитались сыростью. Меня постоянно мучила бессонница, почему-то вспомнилось детское увлечение сыном священника, хотя я уже давно перестала думать о нем. Только закрывала глаза, как передо мной вставал тот первый портрет, написанный в Торки. И пусть лицо Роберта проявлялось словно в дымке, черты были нечеткими, смазанными, оно тревожило меня и не давало уснуть.