Книга Год Крысы. Видунья - Ольга Громыко

А потом ахнуло так, что земля вздрогнула, и из двери молельни пахнуло дымом и пылью.

Кто-то бросился наутек, кто-то завизжал, кого-то столбом приморозило к месту. Рыску же, напротив, — отпустило. Она медленно высвободилась из чужих повисших рук, подошла к двери, заглянула. В молельне было непривычно светло: от сотрясения часть черепицы осыпалась, как жухлая иглица с елки. Потолочная балка лежала поперек постамента, щетинясь обломанными концами. В желтой трухлявой щепе лениво извивались древоточцы, медьки из опрокинутой чаши раскатились по всему полу. Чудом уцелевшая статуя Хольги брезгливо глядела на лежащее у ее ног «подношение».

— И вправду — гнилье совсем, — пролепетал голова за Рыскиной спиной. Молец уже три года нудил, что крыша-де на одних молитвах держится, до первого урагана. А тут и урагана не понадобилось — вороны по крыше пробежались…

Заголосили бабки, сообразив, что было бы, зайди они в молельню пятью щепками раньше.

— Так кого тут Хольга привечает? — ехидно уточнил у мольца дедок — пожалуй, единственный, кто разве что моргнул да носом шмыгнул. Что ему какая-то балка, он падение главной башни Йожыга видел!

Молец не ответил: он обходил постамент, стеная и заламывая руки. По другую сторону балки обнаружились даже грибы, пучок поганок на тонких ножках с воротничками.

— А если б во время праздничной проповеди накрыло? — с содроганием предположил кузнец. Кто-то из баб истошно охнул и брякнулся на землю. — Не меньше десятка бы полегло!

— Х-х-хорошая девочка… — Голова трясущейся рукой погладил Рыску по голове. Девочка привычно втянула ее в плечи.

— И как же мы теперь молиться будем? — разочарованно поинтересовался Жар, при взгляде на поганки вспомнивший об опятах.

— А не надо уже молиться, деточки, не надо, — слабым голосом ответил за мольца кузнец. — Как-нибудь в другой раз. Идите лучше погуляйте, бубликов себе в лавке купите…

Мальчик радостно схватил монетку:

— Спасибо, дяденька!

Тот только рукой вяло махнул. С крыши упала еще пара черепиц, раскололась об пол.

— Пошли, — заторопился дедок, подпихивая детей в спине, — а то и впрямь все грибы до нас соберут.

* * *

— Так это что получается, — растерянно сказала Рыска, — мне теперь не Хольге, а Сашию молиться надо? Если это он видунам потакает, как молец кричал?

— Типун те на язык! — любовно протянул дедок, глядя на обнаруженный у пенька боровик. — Куда дергать?! Сейчас ножик достану…

Старик кряхтя опустился на колени и осторожно, придерживая гриб под бархатистую шляпку, скосил под корешок. Рыска подставила подол: хуторяне так торопились убраться из вески, что забыли одолжить у кого-нибудь лукошко.

— Саший тебя и без молитвы в покое не оставит, — продолжил дедок, заравнивая мох. — Ему, стервецу, только лазейку оставь, а он уж сам шмыгнет, без приглашения…

— Но ведь Саший тоже вроде бог, — удивленно возразила девочка. — Даже Сурок у него вечно удачи просит!

— Ну и что? Муха наша тоже вроде жена, но хозяйка дому — Корова. Как она скажет, так и будет, сколько женке поклонов ни бей. То есть Сашию, конечно, тоже молиться можно, — поправился дедок, — но с оглядкой. В битву, помнится, всегда с его именем шли, чтоб дал сил больше врагов положить. А после, само собой, Хольгу поминали, чтоб исцелила либо легкую дорогу к Дому дала.

— А савряне чьим именем сражались? — встрял любопытный мальчишка.

— Да того же Сашия, чтоб ему, — погрустнел дедок. — Вера-то у нас одна.

— Выходит, он сам против себя воюет?! — Рыска чуть не выпустила край подола. Опят в нем пока не было, зато боровиков и подрешетников уже штук десять набралось.

— А какая ему разница? Лишь бы потешиться, — с горечью бросил старик. — Им, богам, что мы, что савряне, что чурины заморские — все едино. Раньше, говорят, мы вообще одним народом были…

— С чуринами?! — изумился Жар.

В веске заморских гостей отродясь не видали, они вообще редко отходили от побережья — дескать, уж больно холодно у вас, — торговали прямо с кораблей. Но слухи про них ходили чудные: будто цвету они бурого, волосу зеленого, а росту разного — есть высоченные, а есть мелкие, сплошь волосатые, и первые вторых на цепях водят.

— Может, и с чуринами, — неуверенно ответил дедок, почесав шею. — Как в той сказке, покуда море не разлилось… не знаю. Зато граница с саврянами только при моем деде появилась, когда старый тсарь помер и сыновья за венец разругались. Спорили-спорили, так власть и не поделили — пришлось тсарство делить. Вот и получились Саврия с Ринтаром и река Рыбка промеж ими. Хотели и ее межой располовинить, да, хе-хе, плуг не взял… — с непонятным Рыске злорадством закончил старик.

Девочка зябко переступила обутыми в лапти, но уже мокрыми ногами. Осенью роса не сохла долго, чуть ли не до полудня.

— Деда, а они к нам снова не полезут? Савряне?

— Полезут, отчего ж не полезть, — буркнул тот, еще больше мрачнея. — И им есть что спросить, и нам найдется что ответить… Двум кускам теста в одной квашне не ужиться: один другого теснит и рано или поздно выдавит.

— Голова тоже говорил, что скоро новая война будет, — припомнил Жар, выпячивая грудь: видать, представил на ней ленту «За отвагу».

— Нет, этой зимой точно не соберутся, — уверенно сказал дедок, снова веселея: под отведенной в сторону еловой лапкой солнечными зайчиками желтела россыпь лисичек. — Мы их в прошлый раз знатно потрепали, еще не скоро оклемаются. Рысонька, а ты чего скучная такая? Устала, что ли?

Девочка молча помотала головой и поудобнее перехватила подол.

— Переволновалась, наверное, — по-своему истолковал дедок. — Чай, не каждый день крыши у молелен падают.

— А почему мы оттуда так быстро удрали? — спросил Жар. — Чтоб молец опять ругаться не начал?

Старик поморщился:

— Не удрали, а ушли, чтоб Хольге глаза не мозолить. Моя старуха, бывало, тоже как сказанет что-нибудь — и деру с того места. Видуны же как кошки: мелькнут через дорогу, беду обозначат и словно ни при чем. А молец… Некоторые даже на кошек злословят, будто они несчастье не чуют, а накликают. Привыкай, девонька. Это еще цветочки, а вот что годков через пять-шесть будет, когда ты в силу войдешь…

— Слыхали? — встрепенулся Жар. — Кажись, в веске дуда гудит, народ созывают.

Дедок приставил ладонь к уху, потом досадливо ею махнул:

— А, ладно. Небось тсарский глашатай какую-то весть принес, к вечеру сама до нас докатится. Давайте-ка еще вон по той опушечке пройдемся, уж больно вид у нее грибной!

* * *

Долго дудеть не пришлось: большая часть народа и так стояла возле молельни. Гонец поглядел на балку, уважительно свистнул и, не отвлекаясь на расспросы (до вечера еще семь весок объехать надо!), развернул изрядно потрепанную грамоту: