Книга Остатки былой роскоши - Лариса Соболева

Похожесть мальчика на отца перестала занимать Зиночку. «Умер!» – пропела она про себя. Да, по его глазенкам, теперь показавшимся слегка симпатичными, Зина определила, что папы действительно у мальчика нет. Но он любит своего папу, до сих пор переживает утрату. В глазенках парнишки замерла такая боль, что Зину накрыл приступ радости, который она не смогла и не захотела спрятать. «Как замечательно, что его папы нет!» – подумала она и обвела счастливым взором класс, еще раз погладила мальчика по головке и выпорхнула в коридор. Туфли на каблуках громко отстукивали по школьному полу: у-мер, у-мер! И в ушах звучал победный марш: у-мер!!! Бежавшего следом директора Зина не слушала, это неинтересно. Садясь в служебное авто, она бросила ему:

– Компьютер привезут на следующей неделе, – чуть не добавив, что его еще надо отнять, но вовремя спохватилась.

Директор долго стоял на обочине дороги, провожая глазами автомобиль со своей гостьей. Далеко не щедрая Туркина ни с того ни с сего преподносит классу компьютер? Поступок выглядит аномально. Он несколько раз разводил руками:

– Какого черта она притащилась? Что проверяла?

А полненькое личико Зиночки пылало. Из щелочек-глаз выстреливали озорные искры. Изнутри шел такой подъем, что иногда ей казалось, она способна взмахнуть руками и полететь. В администрации Зиночка не воспользовалась лифтом, пошла по лестнице. Ей не терпелось рассказать своему шефу, что «папа умер». Но по мере того как она поднималась, ликование Зиночки уменьшалось, ее заполняли новые страхи. Если «папа умер», то кто же был в часовне? Неужели настоящий покойник? Мысль о двойнике она отбросила. Таких похожих людей просто невозможно отыскать, да еще с одинаковым тембром голоса. К тому же в него стреляли, а он испарился. Значит, это был Ким из могилы?! Зина осталась верна себе, потому что следующий вопрос вытекал логически, несмотря на полную панику в ее душе: как он выбрался из могилы?

2

В это же время Хрусталев мчался на автомобиле, тоже служебном, за город. Он прихватил жену, веря, что Рощин не будет убивать его при водителе и супруге. Ким был порядочным человеком, и Матвей Фомич полагал, что он остался таким же порядочным покойником. Жена надулась, глядела в окно, поджав губы, ведь муж последние дни помимо того, что был каким-то странным, скрытничал, избегал ее. Естественно, странности мужа она списала на тайную страсть к какой-нибудь тонконогой кляче из белого дома. Когда позвонила и сказала, что добыла адрес некой Анастасии, прилетел к ней на работу как кипятком ошпаренный, забрал с собой, и помчались они на бешеной скорости в деревню, где проживает ведунья, специализирующаяся одновременно на ясновидении и знахарстве. Лента дороги ныряла среди холмов и полей, простиралась к надежде...

А вокруг степь, экая ширь! Матвей Фомич с жадностью смотрел по сторонам. Не станет его, а ширь останется. И небо останется, и земля, и жена... Хрусталев покосился на жену. Почему такая несправедливость: у нее никогда ничего не болит, ей не приходилось на обязательных банкетах пить цистернами алкоголь, нанося печени убийственные удары, не довелось в угоду начальству жульничать и подличать. А теперь еще она будет жить, в то время как его путь пролегает к вечному покою. Захотелось плакать от обиды. Завыть протяжно и жалобно, чтоб долетел тот вой до Рощина: мол, я не виноват. Все Сабельников – скотина, Ежов – сволочь, Туркина – потаскуха, Фоменко – хапуга, Бражник – предатель, Медведкин – лизоблюд. Все они, а он, Хрусталев, ни при чем. При новом воспоминании о Рощине дрожь пробежала по телу Матвея Фомича, а в животе неприятно заурчало, как будто кишки скручивались от страха. Хрусталев уже поверил, что Ким пришел с того света специально для того, чтобы отомстить. У мертвеца бесполезно просить пощады, его не разжалобить. Другое дело – отвести от себя карающую десницу. Значит, нужна ведунья.

Дом Анастасии нашли сразу. А чего тут искать? Одна улица в деревне, и та прямая. На пороге покосившейся хаты сидела тощая старуха в беленьком платочке, темном платье и фартуке. Большие коричневые руки с вздутыми жилами держала на коленях. Меж ступней ее ног, обутых в тапочки без задников, дремала кошка. По двору гуляли куры и петух. Приказав жене не высовываться, а водителю не глушить мотор, Хрусталев подошел к забору, на торчащих колышках которого висели крынки и стеклянные банки:

– Бабуля, мне нужна Анастасия.

– Я Анастасия, – просто ответила старуха и приставила ребром ладонь ко лбу, защищаясь от солнца да рассматривая незваного гостя.

– Вы-то и нужны мне. – Он, огибая кучки, оставленные на земле курами, подошел к старухе. – Я заплачу, мне надо...

– Худое дело не стану ладить, – отрезала старуха строго, вперив в него острые, как у кошки, зрачки. – Ишь, приперся! Глаза бегают, озирается... Украл чего?

– Н-нет, я не крал... кажется... я приехал узнать...

– Да к тому ж и брехун. Прощай, – встала и спиной к Хрусталеву повернулась.

– Бабуля, – взмолился он, сложив молитвенно ладони, – умоляю, помоги, чем сможешь. Ну хотя бы разъясни. Я долларами заплачу!

– Сроду ваши доллары не видала и не держала, мне они без нужды.

– Уважаемая Анастасия! – Хрусталев был готов упасть на колени, сраженный проницательностью старухи. Еще слова не сказал, а она про него уж все разглядела. Посему решил выложить ей без утайки свои тревоги. – Страшно мне, может, плохое и задумал, только от страха все это. Помоги мне, пожалуйста, молю тебя...

Она повернула голову, а Хрусталев поразился гибкому движению старухи. Он, например, не способен так же легко поворачиваться – сразу шея скрипит и болит.

– Идем в хату, – сжалилась Анастасия.

Матвей Фомич пошел за ней и попал в девятнадцатый век. Уж думал, люди не живут так бедно. После малюсенькой и темной прихожей оказался в комнате с низким потолком. Старый телевизор, наверняка нецветной, кровать с панцирной сеткой и горой подушек, накрытых кисеей. На полу дорожки, вязанные вручную из лоскутов, такие дорожки вязала и его бабушка. В углу этажерка, у стен венские стулья, какие тоже теперь только в музее увидишь.

– Бедность не нравится? – угадала Анастасия. – А на что мне богатство ваше? От него здоровья прибавится, век длиннее станет? Значит, без толку оно. Ты вон с богатством, а трясешься от страха. Садись и рассказывай.

Едва Хрусталев сел на стул, как вдруг с ним случился словесный стриптиз. Рот открылся сам собой. Легко избавляясь от тяготившей душу ноши, Матвей Фомич поведал Анастасии все свои невзгоды. Забыл о собственной значимости, старухе, явно малограмотной, доверительно высказал то, что копилось годами. Он жаловался на жену, детей, тещу и тестя, на мэра, заместителей мэра, соседей по даче, на здоровье и нервы, на Кима Рощина.

– М-да, – Анастасия расправила складки фартука на коленях, взглянула исподлобья на Хрусталева, – нехорошо ты жизнь свою сложил.

– Я умру? – испугался он, услышав это «сложил» о себе в прошедшем времени.

– То никому знать не дано. Про меня тоже много сказок рассказывают, а я всего-то травками людей лечу, ну иногда душу их вижу. Вот и твою вижу. Темна она у тебя.