Книга Таллин. Любовь и смерть в старом городе - Йосеф Кац
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С крайней неохотой захмелевшие ратманы вышли из-за стола. Наконец самые храбрые вызвались идти с палачом в камеру пыток, где тот осмотрительно запер свою гостью. Войдя же под ее низкий свод, в ужасе схватились за головы.
Призвали ратушного писаря. Тот подтвердил: действительно, минувшим днем демографический баланс был нарушен — и Смерть имеет основание требовать себе бразды правления.
Стали думать-гадать: кто отважится вызвать из-за праздничного стола самого бургомистра, постарается доходчиво сообщить ему о случившемся и упросит явиться в ратушу?
Никто на себя деликатную миссию брать не спешил. Согласился было вновь палач идти — да Смерть его не отпустила. Сказала, что он единственный из присутствующих ей доверие внушает.
На радость ратманов заприметил один из них нищего, через Ратушную площадь спешащего. Окрикнули его — да ни на грозные приказы, ни на щедрые обещания бедняк не отреагировал.
«Некогда мне, знаете ли! — кинул он через плечо, даже не оглянувшись на отчаявшихся отцов города. — Сын у меня, говорят, только что родился. Очень я на чердак к жене своей спешу».
Услышав эти слова. Смерть пронзительно вскрикнула, извлекла из болтающейся на плече волынки нечеловеческий звук, метнулась к двери — да и сгинула без следа, словно дурное сновидение.
Потрясенные отцы города немедленно постановили: пышные пиры по поводу выборов в магистрат раз и навсегда отменить, сэкономленные же деньги — раздать малоимущим родителям.
Не позабыли ратманы и отважного палача, в критической ситуации не потерявшего голову и не пустившего зловещую гостью в святая святых таллинской муниципальной власти. На целый год его освободили от налогов. А главное — решительно вычеркнули из списка городских париев, о чем уже наутро объявили через герольдов всему городу.
* * *
Вот уже скоро полтора столетия, как палач в Таллине — достояние истории, кажущейся порой даже еще более древней, чем есть на самом деле. Но фигура палача — самого презираемого среди городских служащих и самого уважаемого из числа представителей «бесчестных» профессий, похоже, по-прежнему не безразлична для горожан.
Паренек в красном колпаке обязательно сопровождает костюмированную процессию во время церемонии открытия Дней Старого города — ежегодного фестиваля таллинской старины, проводящегося в начале лета.
Индрек Харгл, автор книги «Аптекарь Мельхиор и дочь палача», ставшей одним из бестселлеров 2011 года, превращает судьбу детей исполнителя судебных приговоров в одну из сюжетных линий детективного романа в антураже ганзейского Ревеля.
И пускай реальные представители палаческой профессии спасти приговоренных к смерти были не в силах — даже столь романтическим способом, как предоставление преступнице собственной руки и сердца. Что бы ни говорили историки, подобное право за палачами таллинский фольклор с навязчивой упорностью оставляет. А это, признаться, чего-нибудь да и стоит.
Осязаемый след
Отыскать на улочках таллинского Старого города дом палача не составит большого труда даже у тех, кто воспользуется для этой цели интернет-поисковиком. Стоит забить словосочетание в окошко поиска, и всемирная паутина незамедлительно подскажет ответ, в справедливости которого сомнений, на первый взгляд, никаких нет.
Конечно же, Рюйтли, 18, — словно нарочно, с расчетом на тех, кто сомневается, высокий готический фронтон дома венчает флюгер, приветливо машущий горожанину и туристу стальным полотном… палаческого топора.
Вот уже третье десятилетие кряду флюгер вводит в заблуждение. Причем в двойное. Во-первых, ревельский палач орудовал исключительно мечом. Во-вторых, в столь роскошном и обширном домовладении он никогда не проживал.
Где жил он с семьей в Средние века, неизвестно. Не исключено — в помещениях ютящейся за ратушей городской тюрьмы. А с XVII века квартировал в крохотном плитняковом домике практически у подножья башни Кик-ин-де-Кёк.
Каменная коробка его стен и по сей день стоит во дворе дома по адресу Рюйтли, 18. Крыша же и межэтажные перекрытия выгорели во Вторую мировую войну — и с тех пор восстановлены по неизвестной причине так и не были. Заодно строение лишилось и отдельного, собственного номерного знака.
Никаких следов пребывания здесь палача, его семейства и слуг в наши дни отыскать не удастся. Но еще каких-нибудь сто двадцать лет тому назад «след» этот был очевиден, а главное… осязаем.
Дело в том, что и после упразднения поста ревельского палача ассенизационный обоз, которым со Средних веков управляли его подручные, оставался во дворе на улице Рюйтли.
Передислоцирован оттуда он был в девяностых годах XIX века: утрата этого «реликта Средневековья» не вызвала сожаления даже у самых преданных ревнителей старины.
Родившиеся в семидесятых помнят: средневековый парусник, целующаяся парочка на корме и два алых сердца на палубе — такие огромные, что в трюм они, надо понимать, не поместились.
У таллинцев, появившихся на свет десятилетием позже, воспоминания несколько иные: массив серых башен под рыжими черепичными крышами, все те же парень с девушкой — вот только сердце осталось одно и сжалось до размера пригоршни.
В начале нынешнего тысячелетия иллюстраторы, похоже, перемудрили окончательно: влюбленные затерялись на фоне двух статных мужских фигур и пробегающего лопоухого пса, а сердца — те и вовсе как-то затерялись среди «пряничных» букв заголовка.
Они по-прежнему складываются в название, знакомое каждому жителю Эстонии в возрасте от десяти лет и старше. Да и огромному числу их сверстников, читающих на русском, немецком или английском языках: «Мартов хлеб», повесть-сказка Яана Кросса.
* * *
Дату рождения легенды, ставшей достоянием фольклора, назвать в большинстве случаев крайне затруднительно. Но нет правил без исключения: история об изобретении в средневековом Таллине марципана — подтверждение тому.
Из всех европейских преданий, посвященных этому незамысловатому по своему составу, но чрезвычайно популярному на протяжении последних веков семи лакомству, таллинское — самое молодое. Родилось оно в 1973 году.
Согласно ему, марципан — «побочный продукт производства» таллинской аптеки магистрата, появившийся на свет благодаря находчивости аптекарского подмастерья. Имя его якобы увековечено в названии кондитерского изделия: марципан — хлеб Марта.
По словам самого автора, «Мартов хлеб» изначально был для него чем-то вроде такого же «побочного продукта» во время работы над самым масштабным его произведением — оказавшимся в итоге тетралогией историческим романом «Между тремя поветриями».
Реконструируя хитросплетения биографии ревельского хрониста Бальтазара Руссова, жившего в конце шестнадцатого столетия, писатель настолько «пропитался» духом таллинской старины, что решил поделиться им с читателями среднего школьного возраста.
