Книга Один к десяти - Александр Тамоников

— Рядовой Ветров? Константин?

— Так точно!

— Знаешь, Константин, я вызвал тебя больше по личному вопросу. Дело вот в чем. Фамилия Ветров напоминает мне один эпизод из моей жизни. Извини, твой отец жив? Родной, я имею в виду, отец?

— Никак нет, товарищ подполковник. Он погиб в Афганистане.

— Вот как? А кем он там служил?

— Летчиком, пилотом вертолета, лейтенантом.

— Вертолета? — лицо Смирнова напряглось. — А когда и при каких обстоятельствах он погиб, тебе известно?

— В восемьдесят первом году. А как — это я знаю только со слов других. На земле шел бой, отец в составе экипажа прикрывал наших с воздуха. Вертолет сбили, экипаж разбился. Я отца не знал, так как родился, когда он уже погиб.

— Послушай, Ветров, — командир подошел к Косте и взял его за плечи, чем очень удивил Доронина, — у тебя, вернее, у вас дома сохранились фотографии отца?

— Да, но только одна, с войны.

— Хорошо. Сейчас, подожди.

Командир сел за стол, начал выдвигать ящики, вытаскивая папки, открывая их и бросая на сукно. Он что-то искал и наконец нашел. Смирнов держал в руке пожелтевшую от времени фотографию. Он обошел стол, наклонился к Ветрову.

— Посмотри, парень, сюда. Здесь, на фото, нет твоего отца?

На Костю смотрели, два улыбающихся офицера, летчики, судя по форме, державшие в руках шлемы. Слева незнакомый, постарше, а вот справа… Сомнений быть не могло, через десятилетия на него смотрел отец, по возрасту ненамного старше сегодняшнего сына.

— Ну что? — спросил подполковник.

— Отец, — произнес Константин, — вон он, справа.

— Та-ак!

Командир расстегнул китель, присел рядом с солдатом, закурил. Доронин молчал.

— Товарищ подполковник, вы знали отца? — тихо спросил Костя.

— Знал ли я его? — Смирнов задумался. — Лично нет, не знал.

— Тогда почему у вас эта фотография?

Командир печально посмотрел на молодого солдата.

— Ты говорил, что знаешь, что отец твой погиб, прикрывая с воздуха ведущее бой подразделение, так?

— Так точно!

— Так вот, Костя. Двадцать восьмого августа 1981 года в горах Гиндукуша, на одном из перевалов, попал в засаду разведвзвод. Бой завязался тяжелый, неравный, с превосходящими силами противника. Командовал этим взводом я, тогда еще старший лейтенант. Ситуация складывалась катастрофическая. Несмотря на наше ожесточенное, отчаянное сопротивление, духи все подходили и подходили через узкий проход ущелья. У нас кончались боеприпасы, и участь взвода была предрешена. Но тут с воздуха вдруг ударил вертолет. Огнем неуправляемых ракет он на какое-то время заставил наступающих отойти. К сожалению, передышка была короткой, вертолет обстреляли и, видимо, повредили, так как полет его стал рваным. Может, я выражаюсь не совсем понятно, но тогда я подумал именно так — рваный полет. Ребятам с вертушки надо было уходить. Сделать большего, чем уже сделали, они не могли. Просто были не в состоянии. Боезапас экипаж расстрелял, вертолет поврежден, им бы до площадки своей дотянуть. Но они остались. После боя, после всего, что произошло, в приказе о награждении говорилось, что вертолет был сбит, экипаж пал смертью храбрых. Все это так. Но была одна неточность в словах наградного листа.

Командир внезапно замолчал. Он встал, прошелся по кабинету. Доронин с Костей напряженно слушали эту наступившую тишину. Смирнов, выдержав паузу, продолжил:

— А неточность эта в том, что вертолет не рухнул, сбитый, отвесно вниз. Экипаж в последние секунды, теряя управление, раненый, направил горящую машину в тот проклятый узкий проход, преграждая взрывом, обломками вертолета, камнепадом, своими телами, наконец, путь душманам, тем самым спасая жизнь нам. Это был таран, Костя. Наземный таран. Вот так. Благодаря этому экипажу, и твоему отцу в частности, восемнадцать человек избежали неминуемой, страшной смерти. Я потом, после госпиталя, писал рапорта, где докладывал истинную картину гибели экипажа «Ми-24», но то ли им не придали должного значения, то ли еще что, но командование определило произошедшее как обычный на войне трагичный случай. И наградило исходя из такой оценки случившегося. А заслуживали ребята большего. Фотографию я выпросил у одного прапорщика из их эскадрильи, которая дислоцировалась недалеко от нашей бригады. Вот откуда она у меня. И я берегу ее, храня глубокую признательность этим парням, до конца выполнившим свой долг и даже сделавшим большее. Тем, кому я обязан жизнью.

Смирнов подошел к Косте, который стоял возле стола, вновь обнял солдата:

— Вот, Костя, как все было! И помни, что бы ни говорили, твой отец — герой… А ты, Доронин, береги парня, понял?

— Так точно, товарищ подполковник!

Когда Доронин с Ветровым вышли, Смирнов вздохнул, взял пожелтевшую фотографию. Долго всматривался в лица улыбающихся молодых офицеров, навсегда оставшихся в том далеком восемьдесят первом…

Он бережно положил фото в удостоверение личности офицера, подошел к окну, задумчиво закурил, наблюдая, как уходят в снегопад две фигуры. Был ли Смирнов в мыслях рядом с ними или вновь вел неравный, кровавый бой в горах Афганистана?

Непроницаемое лицо боевого офицера ответа не давало. Он просто смотрел сквозь оконное стекло. Думая о чем-то своем.

А затем началась череда неприятных новостей. Во-первых, сразу после праздника подполковник Смирнов попал в автокатастрофу и в тяжелом состоянии был определен в госпиталь. Повреждения он получил настолько серьезные, что о возвращении в строй не могло быть и речи. Вопрос стоял о том, сможет ли подполковник вообще нормально передвигаться, так как был сломан позвоночник.

Командиром части временно назначили Куделина, который на днях получил очередное звание — подполковник. Обычно командира замещает его прямой заместитель или начальник штаба. Но Куделин обладал обширными связями и благодаря им да вовремя полученному званию сумел-таки, пусть временно, занять вожделенный пост. С вступлением его в должность обстановка в части резко изменилась. Куделин никогда не забывал нанесенных ему обид, поэтому Доронин и Чирков сразу же попали под его плотный прессинг, грозящий последним весьма крупными неприятностями.

Доронин прекрасно понимал, что с уходом Смирнова участь его как командира роты, а возможно, и офицера предрешена. Куделин приложит все силы, чтобы смешать его с дерьмом, а в армии это, к сожалению, проще простого. Написать рапорт о переводе в другую часть? Это, в принципе, возможно, но как же Катюша? Забрать с собой всю семью? Вот так сразу, когда он им еще никто? И куда забрать? В новом гарнизоне в лучшем случае он может рассчитывать на комнату в общаге. Нет, это нереально. «Значит, что? Увольняться? — задавал себе вопросы Александр, сидя в канцелярии роты. — Да. Скорее всего — придется уволиться. Не лизать же задницу Куделину? Этого не будет никогда».

— О чем мысли? — неожиданно, как всегда, во шел Чирков. Даже дневальный не среагировал.