Книга Великая легкость. Очерки культурного движения - Валерия Пустовая

Нет, герои Улицкой не бунтари, не подпольщики. Им достаточно частных задач.

Потому и предательство Ильи по отношению к любимой жене задевает не менее сильно, чем его сотрудничество с органами.

Потому и центральная история в романе – не «Имаго» и, может быть, даже не «Зеленый шатер», а «Беглец»: рассказ о художнике, который обрел свой дар в деревенской глубине России, вдали от столичных тяжб о власти и колбасе. В самой длинной тени от ракеты Гагарина.

Лев Данилкин, напротив, обходит Союз по солнечной стороне. «Сталинские лагеря» в биографии «Юрий Гагарин» промелькивают, но человек, который привел в повествование эту тему, жестоко высмеян: речь идет о летчике-испытателе, хранившем доказательство существования «небесной тверди». Неблагополучный вариант судьбы Гагарина история держала в запасниках: будущий космонавт принужден был скрывать родных, попавших в немецкую оккупацию. Данилкин отмечает это, но на теме не задерживается, ведь как бы то ни было «ни при Сталине, ни после никто особых препятствий его карьере <…> не чинил».

3

Соотношение сил в этой полемике не очевидно. Вроде бы Улицкая пишет от имени поверженных, о том, что скрыто, а Данилкин следует за официальной трактовкой и расследует то, что и без него на виду. На самом деле все наоборот. Данилкин и в интервью с писательницей, и в повествовании о советском космонавте распален – Улицкая и в ответах критику, и в романе спокойна: ей, в отличие от него, ничего не приходится доказывать. Диссидентская, «теневая» история СССР после его распада взяла реванш у абсолютистской, «солнечной». А приоритет частной жизни над государственными интересами сегодня – доминирующая общественная идея.

Отталкивание от прошлого стало для нового государства таким же «моральным оправданием», каким, по выражению Данилкина, был полет Гагарина – для государства советского.

Улицкая вовремя, да и в удобном месте закончила роман: Америка, 96-й, смерть Бродского. Перенеси она героев в Россию, в тот же час, – книгу пришлось бы начинать заново. И рассказывала бы она о перерождении понятий: в новом обществе роль инакомыслящих примерили на себя государственники, а диссидентству отвели нишу устаревшей и непродуктивной идеологии.

Вслед за безобидным романом Улицкой появились сочинения позлее. Роман-анекдот Всеволода Бенигсена «ВИТЧ» о диссидентах, упрятанных в закрытый город и не пожелавших выйти на свободу даже после смены режима. Фантастическая утопия «Коммунизм» Олега Лукошина, который – после успеха своего романа «Капитализм», добравшегося до финальных списков премии «Национальный бестселлер», – попытался закрепить статус скандального писателя произведением о человеке антидиссидентского типа: последовательно, с оружием в руках, отстоявшего свое право быть живой иллюстрацией советской пропаганды.

Фигура диссидента полегчала – образ государственника приосанился и потеплел.

Самый жалкий из антагонистов в романе Лукошина – профессор, сбежавший в капиталистическую Россию из параллельного пространства, где сохранился Советский Союз: персонаж с подчеркнуто шаблонной речью, как будто и впрямь засланный в Россию порочить коммунистический строй. Не удивительно, что главный герой избирает иную модель для подражания и, эмигрировав в параллельный мир, с отличием оканчивает Высшую школу КГБ.

Карикатурные диссиденты Бенигсена смотрятся несмышленышами рядом с приставленным к ним майором Кручининым. Автор максимально смягчает образ, показывая, что майор воздействует на подопечных силой убеждения, а не угрозами. И даже делает его немного сродни узникам, подчеркнув, что и он «был шестидесятником со всеми вытекающими: наивным, беззубым, прямодушным».

Литературную полемику года венчает игривый рассказ Александра Селина «Женское счастье», опубликованный в «пляжном» выпуске журнала «Сноб» (2011, № 7–8). История долгого и триумфального ухаживания «полковника безопасности» за опальной художницей как будто и нас заставляет полюбить людей силы.

Поиск источника силы во многом объясняет мелкую мстительность Данилкина в отношении «Сахарова и Солженицына, Синявского и Горбаневской». В интервью 2010 года сайту «Рабкор. ру» он подчеркивает, что не интересуется «альтернативой» – в отличие от «Проекта-для-всех». Модель гражданского поведения, которую показала Улицкая в романе «Зеленый шатер», сегодня представляется бесперспективной: касается слишком малых дел. «Диссидентское движение было прежде всего нравственным, вовсе не политическим», и направлено было «вовнутрь, на изменение самого себя», – восстанавливает историческую действительность Наталья Червинская на «OpenSpace.ru». Но тот факт, что – ее словами – «люди пытались жить нормальной жизнью в ненормальном обществе» и «эта борьба и расшатала в конце концов систему», больше не является образцом исторического действия.

«Нормальная жизнь», движение «вовнутрь» превратились из политического творчества в рутину. Частная жизнь, право на которую для Улицкой неразрывно связано с идеалом свободы, стала ассоциироваться с историческим тупиком, советским застоем. Данилкин называет «смехотворными» свои былые «надежды на то, что если “нормальные люди” будут честно выполнять свою работу, не участвовать в коррупции и спокойно заниматься зарабатыванием денег, то Москва превратится в такой второй Лондон, своего рода Иерусалим для буржуазии, “место-где-приятно-жить” и прочая пошлятина». А слова полуанонимной читательницы «Газеты. ру», вывесившей на этом сайте «Девять причин, по которым я уезжаю из России»: «Со своей стороны я, кажется, сделала всё, моя часть договора выполнена. А где та часть, которую должно обеспечивать государство? Я не вижу», – буквально совпали с высказыванием из давней статьи Захара Прилепина: «Я сделал все малые дела: вкрутил лампочку в подъезде, заплатил налоги, поднял демографическую ситуацию, дал работу нескольким людям вокруг меня. И что? И где результаты в моей большой Родине?»

Государственники выглядят новыми диссидентствующими, поскольку критикуют установившийся социальный порядок. К тому же очевидно, что именно они являются носителями идеализма, образцы которого, кажется, остались в советском прошлом. Когда критик Станислав Львовский в дискуссии на «OpenSpace.ru», посвященной статусу диссидентов в нынешнем общественном сознании, обличает восторжествовавший «цинизм»: «Такое состояние общества, при котором любая искренняя деятельность <…> подвергается сомнению; любая искренность, любое утверждение о том, что некто делает нечто по убеждениям, тоже подвергается сомнению», – в идеалистическую оппозицию оказываются записаны не только бывшие диссиденты, но и нынешние государственники.

Автор новой биографии Юрия Гагарина бредит мессианством, как русские философы накануне революции, – и готовит для действующего правительства бизнес-план. Космос привлекает Данилкина как один из проектов, удовлетворяющих «исторические интересы» общества: через погибшего десятилетия назад Гагарина он парадоксально рассчитывает подключиться к будущему. Недаром то и дело оговаривает, что прорыв в космос – не местный и не только советский, а общечеловеческий и потому до сих пор актуальный проект.