Книга Вавилон. Расцвет и гибель города Чудес - Джеймс Веллард

Он обнимает ее, ложится ей на колени,

…ет ягодицы, дотрагивается до…

Опять же непонятно, скрывают многоточия какие-то неприличные слова или они говорят лишь о том, что переводчик не мог сообразить, о чем идет речь. Однако, несмотря на все эти огурцы и тому подобное, на то, что Энкиду приносит Утту «в их…», не кажется, что заполнить все пропуски такой уж большой труд, даже если у шумеров не было эвфемизмов для обозначения половых отношений и не было никаких запретов на их описание.

Еще больше нас сбивают с толку те переводы, в которых сохранены некоторые изначальные слова, либо по причине их непереводимости, либо потому, что они неизвестны. Неспециалист вряд ли поймет, о чем говорят такие строчки:

Твой махху в твоем святом гигуну облачен не в полотно,

Твой благочестивый эну, избранный в сиянии,

в Экиссиргале,

Из храма в гипарру направляется нерадостно.

Следует сразу отметить, что эти примеры приведены здесь не для того, чтобы поставить под сомнение труд шумерологов, которые с таким упорством копировали, расшифровывали и переводили тысячи глиняных табличек, пролежавших в земле несколько тысячелетий. Вряд ли можно ожидать, что филолог, занимающийся малопонятным языком, грамматика и синтаксис которого до сих пор неизвестны полностью, окажется поэтом-переводчиком или талантом масштаба Эдварда Фицджеральда[19]. Но можно надеяться, что когда-нибудь некий переводчик сделает то же для шумерской литературы, что Фицджеральд сделал с произведениями Омара Хайяма или 47 переводчиков короля Якова – с текстом Библии.[20]

В действительности уже было несколько смелых попыток подступиться к такой трудной задаче. Среди них стоит упомянуть попытку Р. Кэмпбелла Томпсона сделать поэтическое переложение «Эпоса о Гильгамеше» еще в 1928 г. Кэмпбелл Томпсон, довольно известный шумеролог, так говорит о собственном переводе:

«Нет нужды распространяться о поэтической красоте эпоса. Будучи написан языком, обладающим простотой и не лишенным неуклюжести, более похожим на еврейский, чем на гибкий греческий, он тем не менее вполне может описать человеческие эмоции любого рода… Вопрос о том, стоит ли брать на себя риск и перелагать его тяжеловесным английским гекзаметром, остается открытым, но в процессе я делал все возможное, чтобы сохранить абсолютно дословный перевод».

Через тридцать лет после перевода Кэмпбелла Томпсона мисс Н.К. Сандерс, не будучи профессиональным шумерологом, представила вниманию публики свою популярную версию эпоса, о которой сообщает следующее:

«Мне казалось, что стоит попытаться сделать версию, которая, с одной стороны, не содержала бы ничего, что могло бы вызвать возражения ученых, и в которой, с другой стороны, не было бы опущено ничего, что представляется понятным, но при этом она должна была быть лишена грубостей подстрочного перевода и производить впечатление гладкого повествования».

Интересно (и познавательно в плане знакомства с невероятными трудностями перевода с шумерского) было бы сравнить различные версии «Эпоса о Гильгамеше», который часто переводили на английский и другие европейские языки.[21]

Для примера возьмем отрывок из первой таблицы, в которой описано обольщение Энкиду, олицетворявшего первобытного человека. Этот эпизод, пожалуй, самый значительный и яркий во всей истории, так как это первое известное в мировой литературе описание потери невинности. Суть его в том, что Энкиду, своего рода шумерский «Адам», встречает свою «Еву», которая убеждает его отказаться от беззаботной жизни в степи и лесу и уйти жить в город. Эпизод из поэмы дает более глубокий анализ человеческой судьбы, чем версия книги Бытия. Несмотря на то что, на наш взгляд, язык этой истории несколько грубоват, сама она изложена прекрасно, с ясной и четкой «моралью». Интереснее всего, что соблазнительница не изображается орудием зла, как в еврейском (или греческом) мифе, хотя она и блудница, к которым, впрочем, в Шумере вовсе не относились с презрением. А сколько важного, даже для нашего времени, эта давняя история сообщает об отношениях мужчины и женщины!

Исходя из всего вышеизложенного, пожалуй, трудно найти причину, по которой дословный перевод эпизода мог бы нас шокировать, хотя все переводчики до сих пор старались облагородить оригинал, который в переложении датского ассириолога Свенда Are Паллиса выглядит так:

«Блудница открыла свои груди и раздвинула ноги, и он (то есть Энкиду) овладел ее роскошью. Она не почувствовала стыда, а взяла его половой член, освободила одежды, и он лег на нее. Она сделала женское дело и возбудила его, а он взобрался на нее сзади».

Понятно, что большинство переводчиков считали это описание слишком откровенным и прямолинейным. Но если шумерский поэт именно так и описывал обольщение, то что нам остается делать и следует ли вообще что-либо менять? Тем не менее один из последних американских переводчиков постарался сгладить «места, вызывающие наибольшее возражение» (например, процитированный выше отрывок) тем, что перевел их на латинский язык. Вот итог его нелепого и курьезного труда:

Его, дикого (?) человека, блудница увидела,

Грубого человека из глубин степи.

Is est, meretrix, nuda sinum tuum;

Aperi gremium tuum ut succumbat venustati tuae.

Noli cunctari… (и т. д. и т. п.).

Мисс Сандерс, утверждавшая, что пользовалась помимо прочих переводом Хайделя, по крайней мере, не содрогалась в ужасе от идеи совращения, как такового, и излагает отрывок, «вызывающий возражение», так:

Она не стыдилась взять его, она обнажилась

и приветствовала его желание, она разожгла в

дикаре любовь и обучила его женскому искусству.

В течение шести дней и семи ночей они лежали вместе,

так как Энкиду позабыл свой дом в холмах.

В других версиях также ощущаются попытки переводчиков, оглядывающихся на моралистов прошлого века, сделать каким-то образом текст «более приличным». Но чем больше видишь, какой безвкусной и пресной выходит из их рук литература Шумера, тем больше убеждаешься, что необходимо выработать новый подход к проблеме, так как мы имеем дело не с изящной поэзией гостиных XIX столетия, а с тем, что говорит нам о себе первый цивилизованный народ Запада. «Эпос о Гильгамеше» – одна из величайших поэм в истории всемирной литературы и, пожалуй, самое замечательное литературное произведение Месопотамии, поскольку повествует о человеке и о его судьбе, а не о тех утомляющих воображение местных богах и богинях, которые столь же скучны, сколь и их имена – Син, Утту, Нанна, Нинлиль, Ниназу и Нунбаршегуна. В конце концов, все эти бессмертные и неуязвимые шумерские божества совершенно безжизненны и скучны. Тем более, что они не обладают чувством юмора и другими человеческими качествами антропоморфных богов Греции, истории о которых кажутся нам забавными и увлекательными.