Книга Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России - Владимир Макарцев

Получается, что наличие в обществе бедных и богатых не мешает установлению социальной справедливости. Нам так задурили голову социализмом и капитализмом, что мы даже не представляем себе, как это может быть. Из-за отсутствия единого и однозначного понимания «социальной справедливости» в науке все разговоры о ней в обществе неизбежно превращаются в пустой звук. А политики и олигархи с удовольствием используют это ценное качество философски неопределенного понятия исключительно в своих корыстных целях – никто же не знает, что это такое.

И тогда понятно, почему социальной справедливости у нас не становится больше, скорее, наоборот. Иначе, с какой бы стати мы оказались на первом месте в мире по показателям имущественного неравенства? Видимо, это и есть внешний признак социальной справедливости по-русски, а также внешний признак «социального государства», каковым по Конституции (разд. 1, гл. 1, ст. 7) является Россия.

А на самом деле все гораздо проще – социальная справедливость, например, в Орде обеспечивалась равенством в исполнении обязанностей. «Каждый человек трудится как другой, никакого внимания не уделяется богатству или значимости» (Джувейни).[170]Нельзя сказать, чтобы прав совсем не было. Просто они занимали подчиненное положение – сначала ты исполняешь обязанности, а потом реализуешь права (если правильно выполнил обязанности). Соответственно, обязанности носили дистрибутивный характер, они были напрямую связаны с правами, права нельзя было отделить от обязанностей – в этом и заключалась социальная справедливость военного общества.

Теперь сформулируем понятие, которое существенно отличается от того, что принято сегодня называть социальной справедливостью в философии, социологии и политологии.

Социальной справедливостью является равная ответственность всех членов общества по выполнению социальных обязанностей, от исполнения которых нельзя уклониться с помощью привилегий или иных особых прав; права и привилегии являются неотъемлемой частью социальных обязанностей и не могут реализовываться без их исполнения.

Пришел «конно и оружно» – получи в кормление людей, землю, место. Не пришел – заберут все, в отдельных случаях и саму жизнь. Россия очень долго жила по этим правилам, пока Екатерина II не изменила их, добавив к освобождению дворян от службы, полученному ими от Петра III, еще и демократию (сословное самоуправление, участие в местном управлении и суде[171]). «Жалованная грамота» дворянству 1785 года, расширив границы свободы только для него, нарушила, как сейчас любят говорить, договор «социального партнерства», установленный Петром I с одной целью – мобилизовать все общество ради победы в войне со Швецией. Это, конечно, не был «вооруженный народ», но все-таки что-то вроде «без различия званий и состояний», некоторая ступень в социальной мобилизации, глубокая социальная перелицовка. Здесь невольно придется повториться – очевидно, что ничего подобного не произошло ни летом 1914 года, ни летом или зимой 1915, или 1916 года.

Отсутствие социальной справедливости в Российской империи конца XVIII – начала XX века стало видовым признаком некогда военного общества, который неизбежно влиял на любые социальные процессы в стране, и уж тем более на социальную и военную мобилизацию в условиях мировой войны.

Но был еще один момент военной мобилизации, который со всей очевидностью проявился только и исключительно в русской армии; технический по своей сути, он имел далеко идущие социальные последствия, приведшие к неизбежному финалу. Именно его мы рассматриваем в качестве основного источника стремительного накопления обратного потенциала в кумулятивной социальной стоимости.

Как мы установили выше, военная мобилизация, в отличие от мобилизации социальной, возможна только на основе юридического права. А Устав (т. е. закон) о воинской повинности 1874 г. как раз и был таким правом, вернее, должен был стать таким правом. Но проблема в том, что он был рассчитан на военное строительство исключительно в мирное время. Мобилизация в условиях войны в нем даже не рассматривалась. Если взять современный ФЗ РФ «О воинской обязанности и военной службе», то в нем в ст. 1, п. 2 сразу говорится о периоде мобилизации и военного положения, и о военном времени, даются ссылки на нормативные и подзаконные акты. Советский закон «О всеобщей воинской обязанности» 1939 года имел специальную статью VII «О призыве по мобилизации и во время войны».

В Уставе 1874 года ничего этого не было! Фактически Устав не стал правовым основанием для военной мобилизации, не стал ее регулятором, и военная мобилизация в условиях войны была как бы… незаконной. Во многом это объяснялось тем, что он нес на себе черты рекрутской системы, т. е. профессиональной армии, для которой переход от мира к войне был условным.

Как говорил генерал Н. Н. Головин, «при прежнем устройстве вооруженной силы, когда армия содержалась в мирное время почти в полном составе и при большом сроке службы, призываемый совершенно отрывался от семьи, а так как рекруты выбирались по преимуществу из холостяков, то с объявлением войны по сравнению с мирным временем в положении солдата ничего не изменялось». Но в новых условиях, подчеркивал он, прежний порядок превращался в «беспорядок».[172]Другими словами, Устав 1874 не только не стал правом военного времени, он внес сумятицу и неразбериху в дело мобилизации огромной, самой большой в мире армии, и все пошло кувырком.

Это обстоятельство ускользнуло от внимания авторов крупных исследовательских работ, посвященных Великой войне. Мы не нашли упоминания о нем ни в сборнике «Мировые войны XX века» (2002 г.), ни в замечательной книге А. И. Уткина «Первая мировая война» (2001 г.), ни в Большой советской энциклопедии, ни в Большом энциклопедическом словаре (2000 г.), ни в сборнике «История Первой мировой войны» (Изд. Наука, 1975). И это понятно, ведь все эти исследования рассматривают историю войны, а не закон, на основании которого она должна вестись.

Но если прочитать его внимательно, то станет понятно, что Устав 1874 года в силу своей «мирной» природы не обладал, как считал генерал Н. Н. Головин, необходимой гибкостью и «совершенно не предвидел возможность досрочного призыва в случае войны». Характеризуя Устав одним словом, он заявил – «наш закон кустарен».[173]То есть несовершенен и примитивен.

Несмотря на это, для нас он представляется крайне важным, ведь именно он дал первый импульс перемещению огромных масс войск и населения и изменил их социальный статус, запустил процесс поляризации фундаментального социального факта, который приобрел обратную полярность. В социологическом смысле и исходя из функции действия назовем этот закон коммутатором социального давления.[174]Именно социального давления, а не напряжения, как принято сейчас говорить в социологии.