Книга Рандеву для трех сестер - Вера Колочкова

– Да, представь себе. Добрая и душевная. А вся ее агрессия – это самозащита, анальгетик своего рода. Она боль душевную так глушит. В последнее время только этой болью и живет, а ты не понимаешь, не видишь… Думаешь, легко это – в тягость кому-то быть?

– Ой, да ни о чем таком она не думает, Родька. Не сочиняй. Никакой там боли душевной нет, только злоба одна.

– Да откуда ты знаешь? Вот скажи, когда ты в последний раз с ней просто так разговаривала, за жизнь? Чтоб посидеть душевно, чаю с вареньем попить…

– Ну знаешь! Мне только чаи с ней распивать недоставало! Я и так кручусь-поворачиваюсь, как вор на ярмарке! И денег заработать на еду надо, и приготовить, и обстирать… Тут уж не до задушевных разговоров, сам понимаешь! Да и не достанет у меня сил на разговоры эти! Я и без них устаю как собака! Хватит с меня и того, что я договоренности все свято соблюдаю! И вообще, о моей бы душе кто позаботился…

– Вот-вот, вся ты в этом и есть, Шатрова! Договоренности она соблюдает! Сделали из живого человека предмет договора… Да чем ты лучше Толика своего в таком случае? Он, сволочь, мать предал, а ты, значит, свято договоренности блюдешь. Ну-ну… Честно-обязательная ты наша…

– Да, честная! Да, обязательная! А духовно себя дарить я никому не обязана! Я на это не подписывалась, понял?

– Ну да, не подписывалась. И смотреть на ее боль и обиду ты тоже не подписывалась. И вопросом не задавалась, откуда злобные выпады да истерики в твою сторону. Ты только их видишь да себя жалеешь. А человека, самого обыкновенного, простого и доброго, до отчаяния жизнью доведенного, и не видишь. Да и не в этом даже твоя проблема, дорогая Инга…

– А в чем это, интересно, моя проблема?

– А в том! В том, что ты шанс свой упускаешь, бежишь мимо него, как глухая тетеря! Шанс не быть холодной сволочью! Шанс человеком побыть, который и другому пожить дает! Нормально пожить, а не так…

– Это я не даю ей жить нормально? Ты что говоришь, Родька? Да я сама недоедаю, недосыпаю… Я же устаю как собака… Да ведь сам знаешь, чего я тебе рассказываю-то? Живу, как на войне…

– Во-во! Точно, на войне! Это ты правильно сказала! Доспехи военные на себя напялила, рожу каменно-непроницаемую изобразила – и вперед! Ты с кем воюешь-то, Инга?

– Да не воюю я… Терплю, скорее…

– Ой, добрая ты наша мать Тереза… А просто улыбнуться бедной женщине тебе слабо? Просто посмотреть хоть раз по-человечески? Да ей бы улыбки твоей, одной-единственной, на несколько дней вперед хватило! И все. И ничего больше не надо. Ни воевать, ни терпеть. Дура ты, Шатрова. Как есть дура…

– Ну, знаешь…

– Да ладно, не психуй. Подумай лучше. Вдали от проблемы, говорят, ее по-другому осознаешь. Да и нет у тебя никакой проблемы. Устроила себе кошмар вместо обыкновенных человеческих отношений. Еще и страдалицей себя объявила. Дура и есть!

– Ну хватит, Родька! Хватит! Я уже слышать тебя не могу! Разговорился! И вообще… вообще, это не твое дело! Накормил ужином, судно вынес – и спасибо! И иди давай оттуда на все четыре стороны! Сама разберусь, понял? Я Толику позвоню… Это же его мать, в конце концов…

– Ага, разбежался! Сейчас все брошу и пойду. Размечталась. Я тут с комфортом в твоей спальне уже устроился, Пушкина на сон грядущий почитываю… «Любовью, дружеством и ленью укрытый от забот и бед…» Слушай, здорово как! Надо будет запомнить…

– Ты что, еще и ночевать остался?!

– Ну да. А что мне, утром сюда через весь город пилить? Нет уж, встану спокойно, попьем со Светланой Ивановной чайку…

– Да пошел ты знаешь куда вместе со своим чайком?

– Знаю. Не пойду я туда. Остынь, Шатрова. Скажи лучше – когда обратно поедешь?

– Ой, не знаю, Родька… – вмиг спустила пар Инга. – И впрямь ничего пока не знаю… Я хотела завтра уже уехать, а отец сказал – нет… Потерпи, говорит, завтра все вам скажу…

– Да ладно, не суетись. Нет так нет. Говорю же – справлюсь. Раз отец хочет, чтоб ты подольше с ним побыла, значит, так надо.

– Ну, тогда терпи. Раз ты у нас такой душевный сиделец, вот и терпи.

– А я не терплю. Я просто у тебя живу, и все. Понимаешь? Нормально живу! Рядом с живым человеком живу. А это две большие разницы – жить и просто терпеть. Если научишься жить, терпеть уже не надо.

– Ладно, ладно, поняла… Не начинай все сначала!

– Ну, тогда спокойной ночи, раз поняла. Я позвоню завтра. И ты спать ложись, окаянная моя женщина. Вот послушай, что пишет Александр Сергеич на сон грядущий:

Морфей, до утра дай отраду

Моей мучительной любви.

Приди, задуй мою лампаду,

Мои мечты благослови!

Сокрой от памяти унылой

Разлуки страшный приговор!

Пускай увижу милый взор,

Пускай услышу голос милый.

Когда ж умчится ночи мгла

И ты мои покинешь очи,

О, если бы душа могла

Забыть любовь до новой ночи!

– Дурак ты, Родион… И не лечишься… – тихо засмеялась в трубку Инга, чуть не всплакнув. – И Пушкин твой дурак…

– Ага. Пока, Инга. Все мы такие. И ты, и я, и друг наш Александр Сергеевич. До завтра. Все, засыпаю. Ухожу в мир иной, тоже буду просить там у Морфея отраду. Может, и даст чего…

День четвертый

Утренний сон никак не хотел выпускать ее из своих цепких ласковых рук, наваливался теплым беззаботным облаком. Как в детстве, на длинных школьных каникулах, когда никуда не надо торопиться и спать можно столько, сколько организм стребует. Вот она, память тела. Уложили его в место из детства и юности, и дрыхнет себе, еще и сны розовые снятся…

Потянувшись под одеялом, Инга выпростала лохматую голову наружу, чуть приоткрыла веки. В комнате оказалось неожиданно светло, солнечно даже. Яркие лучи уютно расположились квадратами на блестящем паркете, приглашали попрыгать на них голыми ступнями. Инга так в детстве и делала – вскакивала с постели, и становилась вся в солнечный столб, и прыгала, как маленькая танцовщица по имени Суок. Была в ее детстве такая сказка. Теперь уж так и не прыгнуть, наверное. Теперь уж за нее пусть Анютка прыгает.

Посмотрев на часы, Инга охнула – одиннадцать уже! Ничего себе, поспала… А как же обед? Она ж вчера Верочке обещала помочь! И не разбудили, главное! Интересно, Надя приехала или нет?

Торопливо натянув на себя джинсы и свитер, она прошла в ванную, умылась быстро, собрала волосы на затылке в привычный незатейливый хвостик. Проходя мимо отцовской двери, прислушалась. Тихо. Постучать не решилась, а друг отец тоже спит? А спускаясь уже по лестнице, услышала доносящийся из кухни бодрый веселый Надин голос. Она что-то взахлеб рассказывала Верочке, сыпала круглыми торопливыми словами, как горохом. Верочка отвечала ей короткими радостными смешками и междометиями. Полная гармония общения. У них, у ее старших сестер, всегда была такая гармония – Надя говорила, а Вера поддакивала. Даже жалко было нарушать все это своим младшим присутствием. А что делать – придется…