Книга "Горячие" точки. Геополитика, кризис и будущее мира - Джордж Фридман

План Шлиффена предполагал быструю массированную атаку Франции, которая должна была привести к капитуляции последней в течение примерно 40–45 дней. Нападение планировалось через территорию нейтральной Бельгии со сосредоточением основных сил на правом фланге фронта, быстрым продвижением на юг вдоль берега Ла-Манша и финальным обходом Парижа. В результате французская армия должна была быть окружена, а столица Третьей республики взята. Все это нужно было совершить в очень сжатые сроки, чтобы Британия просто физически не успела как-то отреагировать своими наземными силами. Немцы предусмотрели вариант ответного российского удара на востоке и были готовы к тактическому отступлению и даже временному оставлению Восточной Пруссии. После военного разгрома Франции предполагалось, используя высокоразвитую железнодорожную инфраструктуру Германии, в кратчайшие сроки перебросить более 90 % немецкой армии на восток, оставив на западе около 10 %.

Германия планировала быструю войну — любой на месте немецких военных стратегов мыслил бы точно так же, исходя из объективных политических, географических, экономических реалий и целей, которые предстояло достичь. Но «что-то пошло не так», совсем не так, как задумывали германские фельдмаршалы. Быстрая маневренная война очень скоро выродилась в длительную взаимную бойню, в которой ни одна из сторон не имела решающего преимущества, в нечто, с чем Европа не сталкивалась еще со времен монгольского нашествия. Хотя эта бойня началась очень даже «бодро»: за короткий промежуток — между 6 и 14 сентября 1914 года — только на Западном фронте было убито около полумиллиона человек.

Можно констатировать три момента, которые коренным образом изменили тип войны. Во-первых, научно-техническое развитие резко ускорило изобретение новых видов вооружений и дало возможность их применения на практике. Во-вторых, индустриализация передовых стран способствовала налаживанию массового производства нового оружия в кратчайшие сроки. И, в-третьих, морально-психологическая обработка умов в государствах со сложившимися нациями, в первую очередь в трех главных европейских центрах — Франции, Великобритании и Германии, — позволила сохранить контроль над миллионными армиями, мотивировать эти миллионы убивать друг друга во имя своих наций и выдерживать все ужасы, всю грязь окопной жизни, которая, в свою очередь, была «неприятной, жестокой и короткой».

Возьмем, к примеру, автоматическое оружие, пулеметы. Оно было изобретено для того, чтобы преодолеть принципиальные недостатки ружей и винтовок. Ружья были очень неточным оружием, если только они не находились в руках прекрасно выученных и тренированных людей. Которых были тысячи, может быть, десятки тысяч, но не миллионы. Точность ружья не могла быть существенно повышена чисто техническими способами. Вместо этого предлагалось компенсировать этот недостаток огнем десятков пуль, выпускаемых одна за другой в течение короткого промежутка времени, за который обычное ружье делает только один выстрел. Американский пулемет Гатлинга времен Гражданской войны в Соединенных Штатах был одним из первых несовершенных прототипов автоматического оружия Первой мировой. Хайрем Максим изобрел современный пулемет. В одном из интервью Максим сказал, что как-то встретил знакомого американца в Вене в 1882 году и тот ему сказал: «Бросай свою химию и электричество. Если хочешь заработать кучу денег, придумай что-нибудь, что позволит этим европейцам еще лучше перегрызать друг другу глотки…» Один-единственный пулемет, противостоящий многочисленным атакующим силам противника, мог убить или ранить десятки солдат неприятеля прежде, чем они приблизятся к обороняемым позициям. Чтобы наступление целой армии захлебнулось в крови, требовалось произвести большое количество пулеметов и вооружить ими свою армию.

Хотя идея автоматического оружия витала в воздухе уже достаточно долгое время, техническая возможность его выпуска в массовом масштабе до поры до времени отсутствовала. Концепции нового оружия, единичные или опытные образцы были практически бесполезны без промышленного производства. Поступление же тысяч пулеметов на вооружение армий делало реальным применение совершенно новых методов ведения войны. Как и массовое производство других вещей: консервированных продуктов питания, артиллерийских снарядов (вместо ядер), грузовиков и экскаваторов. Индустриальная революция вместе с научно-техническими достижениями коренным образом изменила войну во всех аспектах, на порядки увеличив возможное число жертв любых боевых действий.

Немаловажным фактором, придавшим современным войнам беспрецедентно ожесточенный характер, стала и готовность людей драться, убивать и быть убитыми во имя каких-то идеалов, провозглашаемых государством. Все мировые технические достижения не привели бы к той кровавой бане, если бы солдаты не были бы готовы на психологическом уровне поставить интересы своей нации выше собственных, индивидуальных. И не стали бы воспринимать государство как материальное воплощение национальной идеи. Нация теперь значила гораздо больше, чем просто общность людей, говорящих на одном языке. Нация явилась моральной связью между ними, моральным обязательством и одновременно административной системой. Моральные обязательства отдельного человека перед нацией произросли из многих концепций эпохи Просвещения — от идеи общественного договора до романтизации искусства, зависимого от языка общения. Идея главенства индивидуальных прав, свобод и обязанностей оказалась в подчиненном положении по отношению к идее национальных интересов. И ничто не отразило эту подчиненность лучше, чем реализованная концепция массовых армий, основанная на тех или иных вариантах всеобщей воинской повинности.

В прошлом армии представляли собой некие, зачастую разношерстные, объединения насильно мобилизованных людей и наемников. Теперь же они состояли из солдат-граждан, действующих на основании своих моральных принципов. Армии стали материально олицетворять национальный дух. Уклонение от выполнения «воинского долга» стало расцениваться как предательство Родины, как предательство своего народа, то есть своей души. Административная система организации наций, материальное воплощение политической организации общества были доведены до совершенства в деле военного строительства. Армия превратилась в «плоть от плоти народной», стала непременным атрибутом нации. Нация же все более походила на военную структуру. Поэтому обычные люди были готовы умереть, даже продолжать умирать за свою нацию, которая стала некоей трансцендентальной нравственной вершиной, принципом, сочетавшим в себе армию и долг, гордость и честь. Солдаты воспитывались чуть ли не с детства с представлением, что лучше погибнуть, чем изменить этим принципам. Подобный моральный императив в большей степени господствовал в зрелых мононациональных государствах, таких как Германия, Франция или Великобритания, чем в многонациональных империях. Но даже в Австро-Венгрии этот принцип в достаточной мере завладел ее ядром — австрийцами. В Российской империи его привлекательность была меньшей, поэтому режим в конце концов пал[13].

Смерть всегда сопутствовала войне, но Первая мировая изменила масштабы истребления живой силы, скорость, с которой гибель настигала сражающихся, а также вероятность умереть на поле боя. То, что в ходе этой войны за относительно короткие промежутки времени было убито такое огромное количество людей, причем убито безобразно «эффективно», наглядно выявило не только беспрецедентный размах военных действий, но и принципиально иные моральные взаимоотношения между человеком, его смертью и государством. Количество убитых перешло в новое качество. Смерть во многом и на многих уровнях перестала восприниматься как трагедия. Когда за день погибают десятки тысяч, убийство становится чем-то обыденным, даже банальностью. Когда это происходит день за днем, смерть перестает шокировать души, быть табу, превращается в рутину.