Книга Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага - Валерий Могильницкий

Глава четырнадцатая
Можжевельник Юло

Он любил ее самозабвенно, мечтал о встрече с ней днем и ночью. «Это моя судьба», — говорил он себе. И однажды не выдержал, взял лист бумаги и написал ей несколько строк: «Я думал, что забуду Вас, но не могу». И загадочно подписался «Ю».

Кто же такой этот «Ю»? Узница Карлага Лидия Серх, репрессированная за «шпионаж в пользу США», получив письмо от «Ю», вспомнила, что недавно она с подругами побывала в Долинке, куда их доставили для обустройства выставки достижений совхоза «Гигант» НКВД. На эту выставку они привезли яблоки, тыквы, колосья ржи, самые лучшие образцы, выращенные на их участке в совхозе. Начали выгружать в Дом просвещения, где должна была состояться выставка, и разные стенды, диаграммы об успехах Карлага в сельском хозяйстве.

— Да, нарисовано не очень чисто, — вдруг услышала Лидия голос принимавшего стенды юноши. — Ну, ничего, подправим.

Оказалось, этот юноша был художник Юло Соостер из Эстонии. Его обвинили в попытке бегства из СССР в Париж с группой выпускников художественного института в Тарту. Всех их арестовали за попытку захвата самолета. Юло приговорили к 10 годам ИТЛ. Согласно постановлению министра госбезопасности ЭССР полковника Москаленко от 15 февраля 1950 года, для отбытия наказания Ю. Соостера отправили в Особый лагерь МВД СССР — Карлаг.

Как мне рассказали секретные документы, наш художник, мечтавший о Париже, попал в Долинское отделение Карлага, где долгое время работал столяром, затем пожарником. Однажды командир пожарной команды увидел, что Юло во время дежурства рисует своих товарищей-пожарников.

— А меня можно? — спросил командир.

— Пять рублей за рисунок, — как ни в чем не бывало ответил Юло, не поднимая головы. А взглянул на пришельца — оторопел: что же теперь будет?

— Да не бойся, — успокоил его командир. — Нарисуешь мой портрет — в художественную мастерскую переведем, будешь заниматься своим любимым делом.

Но заниматься своим любимым делом Юло не пришлось — ему приказали наладить наглядную агитацию в лагере. Портреты Ленина, Сталина, членов Политбюро — писать надоело, но надо… Надо, иначе последнего куска хлеба, последней миски баланды лишат! А писать портреты заключенных, виды лагеря, поселка ему запретили… И когда «кум» узнал, что он тайком продолжает рисовать на запретные темы, то дал команду все его рисунки сжечь в буржуйке, чтобы другим художникам неповадно было режим нарушать. Юло бросился вызволять из печки свои произведения — «кум» ударил его сапогом в лицо так, что выбил все передние зубы.

И если до этого в душе Соостера теплилась надежда на справедливость Советов, то отныне он стал противником их непримиримым.

Слава Богу, в 1953 году скончался Сталин! Опять в душе появилась надежда на лучшую жизнь и свободу. Первой весть о кончине вождя всех народов доставила в Долинку Лидия. Она к тому времени уже была расконвоирована, имела право ездить в радиусе десяти километров по лагпунктам и полям. Она получала почту и свежие газеты для своего отделения. И вдруг увидела на первых газетных полосах — портрет Сталина в траурной рамке! Лидия кинулась к Юло, по пути к нему нарвала в теплице букет подснежников и, вручая цветы возлюбленному, крикнула:

— Наконец-то Сталин умер!

— Неужели издох? — не поверил Юло.

Ясное дело, вскоре их освободили, и они поехали в Эстонию к родителям Юло и там обвенчались. Однако работы в Таллине не было, а голод не тетка.

Но тут Лидии пришло письмо из Москвы от мамы с известием, что дочь реабилитирована и может возвращаться в родной дом. Это были самые счастливые времена в жизни Лидии и Юло! Она тоже ведь была художником и помогала Юло в работе, как могла. А заказов у него в Москве хватало. Он подружился с главными редакторами издательств «Знание», «Мир», «Детгиз», даже «Молодой Гвардии», «Известий» — и они заказывали ему иллюстрации к выпускаемым книгам. Юло был доволен, что ему выпала честь создавать графические рисунки к таким великолепным книгам, как повести Айзека Азимова «Путь марсиан», Аркадия Львова «Бульвар Целакаптус», Юхана Смуула «Ледовая книга»…

Круг его друзей, поклонников таланта рос и рос. Они собирались в кафе «Артистическое», договаривались о выставках, новых работах… Среди них были и Булат Окуджава, и Роберт Рождественский, и Эрнст Неизвестный.

Однажды договорились открыть выставку, посвященную 30-летию Московского Союза художников в Манеже. Было это в 1962 году. В своей книге воспоминаний «Мой Соостер», изданной в Таллинне в 2000 году, Лидия Соостер (Серх) об этом пишет так:

«Вот как-то Юло приходит и говорит мне, что у них будет выставка в гостинице „Юность“. Стали готовиться, отбирать работы, а потом им предложили выставку перенести на второй этаж Манежа. Они обрадовались — еще бы, такое прекрасное место. Волновались перед посещением Хрущева очень, думали, во что одеться, в итоге все были в костюмах и с „бабочками“.

Ну, что вышло из этого посещения, хорошо известно, рассказывать нет надобности. У Юло спросили про одну из картин: „Это что такое?“ А у него от волнения всегда акцент увеличивался. Он говорит: „Это лунный пейзаж“. А Хрущев тут же начал кричать: „Я тебя за границу вышлю, я тебя в лагерь отправлю!“ Юло ответил: „Я там уже был“. Тогда Хрущев сказал, что его надо не высылать, а исправлять. Тут как раз подоспел Эрнст Неизвестный и потянул Никиту в другой зал к своим скульптурам. Хрущев его тут и обвинил в том, что он медь ворует, а Эрнст стал объяснять, что он ее по свалкам собирает… Скандал вышел кошмарный.

Потом была встреча с творческой интеллигенцией, на которую велели являться с паспортами. О ней (вернее, о них — их было четыре) уже много писали. Юло тогда лучше всех запомнил Беллу Ахмадулину. Она спросила: что теперь с ними всеми будет? Ей ответили, что работать дадут. Но работы потом еще не было долго. Картины Юло вернули только через полгода, а о работе и разговору не было.

Много позже Юло стал потихоньку что-то делать, и то под чужой фамилией. Если бы не мама, не друзья, то я не знаю, как бы мы выжили».

И далее Лидия пишет:

«И все равно — если бы не Хрущев, мы бы просто погибли в лагерях. А что касается всего последующего, так в этом не столько он, сколько его окружение виновато было. Юло всегда говорил, что один человек не может во всем разбираться и все понимать, да и не должен. В том, что губили Фалька, Никонова, Неизвестного, Янкилевского, Жутовского, Соболева, Кабакова, Штейнберга, Гугнова, виноват был не столько Хрущев, сколько Союз художников. Это там сидели люди, которые не хотели ничего пропускать, потому что они тогда лишились бы куска хлеба».

Когда Юло умер, Жутовский пришел к Хрущеву и сказал, что скончался художник, которого он когда-то ругал. Хрущев ответил, что он сам тогда ничего не понимал, а пошел на выставку и ругал всех, потому что так было нужно ЦК, художники слишком много себе позволяли. Но потом он очень об этом жалел.

Юло никогда не понимал, как может искусство программироваться начальством. Он был абсолютно свободен, и ему казалось, что его загоняют в клетку, из которой он не мог найти выхода.