Книга Ярость жертвы - Анатолий Афанасьев

Нет, феномен личности Гречанинова был в другом, и чтобы объяснить его, придется, к сожалению, прибегнуть к такому трудноопределимому словцу, как «харизма». Тот, кто оказывался рядом с ним, начинал немедленно, остро и не без робости ощущать идущую от него мощную энергию, как бы грозящую и утешающую одновременно. Сходное чувство испытывает человек, заблудившись в дремучем лесу либо попав в чистом поле под грозу, когда природа ненавязчиво и строго дает понять, что хотя ты и мыслящая тварь, но все же в сравнении с ее возможностями — пустяк, и не более.

Я был огорчен, когда Гречанинов однажды объявил, что отбывает в длительную командировку и, таким образом, наши занятия закончены. От гонорара я отказался, чему он не удивился, понимающе усмехнувшись:

— Правильно. Счеты портят дружбу.

Мы обменялись телефонами, но за последующие годы ни разу не встретились. Как говорят, пути не пересекались. Но созванивались. Точнее, я изредка, раз в месяц-два, набирал его номер, томимый желанием услышать глуховатый, равнодушный голос, в котором, когда он узнавал меня, вспыхивали искорки приязни. Бывало, по полугоду никто не снимал трубку, и я понимал, что Гречанинов в отъезде. В те дни, когда я давал ему уроки (смешно звучит в применении к этому человеку), меня часто подмывало спросить: кто вы, Григорий Донатович? — но ни разу я не осмелился. Да и зачем? И так было ясно, что судьба свела меня с одним из тех элитных людей, которые живут в стороне от общества, но незримо на него влияют. Он принадлежал к тому черному ведомству, с названием которого у нашего поколения, созревшего в период удивительных разоблачений, связаны представления о тотальном секретном надзоре, кровавых преступлениях, бесчисленных жертвах. Более того, наверное, он занимал там далеко не последнее место, но это меня не смущало. Он был человеком идеи, неизмеримо превосходил меня в образованности и опыте жизни, и то, что он почтил меня своей дружбой, приводило в восторг. Лестно было думать, что такой крупный хищник, как он, у которого вряд ли возникнет нужда искать в ком-то поддержки, признал во мне если не ровню, то младшего родича, пусть и с неокрепшими клыками.

Я позвонил ему около семи, чтобы наверняка застать дома. Напряженно вслушивался в длинные гудки. Если Гречанинов в отъезде, то мои дела совсем плохи. Но он снял трубку и глухо пробасил:

— Да, слушаю, Гречанинов.

— Это я, Григорий Донатович. Узнаете?

— Саша? Привет, дорогой! Ты здоров?

По раннему звонку он, конечно, сообразил, что со мной случилось что-то необычное, но я почему-то онемел, словно остановясь на границе надежды и небытия.

— Саша, ты где? Что с тобой?

— Простите, что так рано беспокою.

— Ты же знаешь, я встаю в пять.

Да, разумеется, я помнил: от пяти до семи утра он проделывал свои невероятные гимнастические упражнения, бегал и медитировал. Как-то я пошутил:

— Собираетесь до ста лет дотянуть?

Ответил он, как обычно, серьезно:

— Приходится, к сожалению, держать себя наготове.

— Григорий Донатович, еще раз прошу прощения, но мне необходимо с вами увидеться.

Он не медлил ни секунды:

— В десять тебя устроит?

— Если можно, немного попозже? Часиков в двенадцать.

— Откуда поедешь?

— С Ленинского проспекта.

Гречанинов назвал место встречи: Чистые пруды. На скамеечке с правой стороны, если идти от метро.

— Спасибо, Григорий Донатович, — у меня гора свалилась с плеч.

В десять мне сделали рентген, и Тамара Даниловна пошла смотреть мокрые снимки. Я ждал в коридоре. Вернулась она быстро.

— Ну и что?

— Именно это я сам хотел у вас спросить.

Опытным взглядом я сразу подметил: сегодня она провела у зеркала минимум на десять минут больше, чем обычно. Увы, это уже не имело никакого значения.

— Вот что я скажу вам, Каменков (и фамилию запомнила!). Неделя постельного режима, если не хотите осложнений.

— Тамара Даниловна, пора сказать правду. Вы мне очень понравились, и я готов провести в больнице всю оставшуюся жизнь.

Кривая улыбка, загадочный блеск золотой фиксы.

— Мое дело предупредить. Ключица и ребра срастутся, если не будете их перегружать. С головой серьезнее.

— Не поверите, сколько раз я это слышал со школьных лет.

В сердцах она воскликнула:

— Не представляю, какие могут быть дела, из-за которых стоит рисковать здоровьем!

На это я не стал даже отвечать.

— Что ж, спасибо за заботу, Тамара Даниловна. Предложение об ужине остается в силе. Через месячишко обязательно загляну…

Фикса теперь сияла без перерыва, но для меня наступила щекотливая минута: я хотел дать ей немного денег (Зураб вчера привез вместе с одеждой все мои сбережения), но боялся: не обижу ли? Смущенно протянул конвертик с двадцатью долларами. Тамара Даниловна приняла это как должное. Все-таки как чудесно упростил отношения демократический век. Принцип «ты мне — я тебе», о котором прежде мог только мечтать какой-нибудь махинатор, наконец-то стал нормой человеческих отношений. Тамара Даниловна спрятала конвертик, взамен дав мне две упаковки ноотропила.,

— Попринимайте, вдруг поможет!

Я проводил ее до ординаторской и возле двери поцеловал в шершавую щеку. Это сердечное движение она приняла так же равнодушно, как конвертик.

— На перевязку послезавтра, — сказала на прощание.

— Непременно, — ответил я.

Собраться мне помогли Кеша Самойлов и подполковник. Артамонов понимал, почему я так поспешно убегаю. Сунул обещанный телефон:

— Понадобится, звони. Я предупрежу ребят. А это мой домашний. Выпишусь через неделю.

— Ничего, Юра, еще погуляем на воле.

— Ничуть не сомневаюсь. Только поберегись немного.

Кеша мне завидовал:

— Я бы тоже хоть сейчас слинял, да одежи нету. Как только тварь появится… В этой богадельне от скуки сдохнешь. Пусть сами жрут перловку на тосоле.

— Не гневи Бога, они тебя с того света вытащили.

— А я их просил?

Петр Петрович наблюдал за сборами с укоризненной гримасой. Не ожидал от меня такой прыти.

— По-моему, вы торопитесь, Саша. Полежали, отдохнули бы недельку. Никто же не гонит. Я вам парочку статеек любопытных приготовил. Могли бы обсудить.

Забавно, но эту светлую палату и этих людей, с которыми не провел и четырех суток, я покидал с такой неохотой, будто прощался с родными…

Катю увидел, едва выйдя из отделения. Она сидела на скамеечке напротив входа, облокотившись на ту же спортивную сумку, похоже, заново набитую провизией. Одета была по-дорожному: джинсы, куртка с широкими обшлагами. Поднялась и бросилась мне на шею, чуть не свалила с ног.