Книга В ожидании Догго - Марк Миллз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Полиция, – сказал я.
– Покажите значок.
– Я работаю под прикрытием. А это мне нужно в качестве улики.
Она протянула мне сигарету, и я затянулся.
– Все, попались. Вам крышка.
– Еще пару затяжек, и вам будет тоже.
Девушка не шутила. В косяке содержалась лошадиная доза. Когда через двадцать минут нелепый коротышка, одетый как городской глашатай, пригласил всех под тент, я все еще не знал ее имени. Не спрашивал – это бы испортило момент.
Входя в церковь, я выключил телефон. И теперь, сверяясь с планом рассадки, снова привел в действие. Поступила голосовая почта от матери, и я сообразил, что она плачет. А в том, что у нее заплетался язык, было, видимо, виновато выпитое спиртное. «Дэнни, малыш, это я. Позвони, когда сможешь. Это очень важно». Я попытался вспомнить, когда она в последний раз называла меня «малышом», и представил мальчишку с прической на прямой пробор, в серых вельветовых шортах. Сердце сжала ледяная рука. Мне знакомы подобные звонки. Если бы что-нибудь случилось с Найджелом – надо смотреть правде в глаза: при том, какой он ведет образ жизни, инфаркт и инсульт вполне возможны, – она бы так и сказала. Нет, дело касается нас с ней – чего-то такого, чем она хочет поделиться.
– Черт… – пробормотал я.
– Проверьте-ка, с кем я сижу, – пошутил устроившийся рядом со мной старикан.
Еда и вино в отличие от речей оказались на высоте. Отчим невесты повторял, во сколько обошлась ему пирушка, Джез оторвался от записей и с излишними подробностями живописал, на что способна его молодая жена в постели. Затем вышли шафер и подружка невесты и на пару, изображая губами барабан, прочитали по бумажке несколько плоских шуток.
Эди бросала на меня виноватые взгляды, а я удивлялся: зачем она меня пригласила? Эди же прекрасно знала, что я не понравлюсь ее лучшей подруге Триш, которая, взглянув на меня, подумала то же, что я о ней: совершенно не мой тип.
Клара имела обыкновение танцевать, словно в трансе, будто в нее сквозь ступни проникали силы матери-природы и гальванизировали конечности. К несчастью, я перенял кое-что из ее манер: голова запрокинута, глаза закрыты, руки подняты, сам вихлял, как водоросль в водовороте. Понимал, что зрелище не из приятных, но погрузился в агонизирующие такты клубного ремикса «Героев» Дэвида Боуи.
– С вами все в порядке? – крикнула мне в ухо Эди.
Я открыл глаза и заметил, что она слегка встревожена.
– У меня в запасе есть другие па, но я, пожалуй, воздержусь.
– И поступите мудро, – уколола она.
– Кто-то сказал: «Танцевать, словно никто не видит».
– Но сейчас видят.
Эди была права. Пара подростков даже передразнивала меня.
– Имитация – высшая форма лести! – воскликнул я.
– Чьи это слова?
– Какая разница?
Тут я понял, что напился и мне требуется выпить еще. Взял в баре водку с тоником и вышел на улицу. В Испании почти наступила полночь – ничего страшного: мать – сова и наверняка еще не легла, ждет, чтобы я позвонил ей. Я набрал номер, но тут же дал отбой. Я пока еще достаточно трезв для общения с ней, однако говорить сейчас не хотелось. Возникло острое желание провести еще одну ночь самим собой – Дэниелом Уинном, сыном Майкла Уинна и Анны Уинн (урожденной Ларсен), родным, а не всего лишь единоутробным братом Эммы. Небо сверкало звездами, но меня охватило уныние, и, чтобы взбодриться, я вернулся под тент. Утешение явилось в виде разговорчивой женщины в нарядном платье, которая плюхнулась за столик, где устроился я. Она вспотела от недавних упражнений на танцплощадке.
– Вы должны находиться там! – заявила она, наливая себе бокал белого вина.
– Простите?
– Отстаивать свои права. – Женщина кивнула в сторону танцующих, где Эди кружилась с тремя парнями, один из которых был Алексом.
– Мы с ней просто коллеги по работе.
– Как скучно.
Я не могу похвастаться, что знаю деревню, но вырос в Норидже, окруженном такой же первозданностью, и не боюсь предположить, что деревенские сильно отличаются от городских. И дело не в том, чтобы держать под кроватью по ружью или по два. Проблема в том, как они проводят время. Чтобы заработать на кусок хлеба, деревенские копают дренажные канавы, ремонтируют соломенные крыши, поправляют каменные ограды, стерилизуют скот, обслуживают сельскохозяйственные механизмы или продают удобрения. Барбара – так звали женщину в нарядном платье – содержала конюшни для владельцев лошадей и попутно подрабатывала, занимаясь разведением пони. Эти занятия заполняли часы ее бодрствования и помогали наполнить бензином бак ее грязного «Лендровера». Барбара являлась близкой подругой матери невесты, и она же, по ее выражению, «много лун назад» учила Эди ездить верхом.
– Только не говорите, что она и на это способна.
– Конечно. Эди все легко давалось. Кроме…
– Договаривайте.
– Не мое дело распространяться об этом.
Я опустил руку в карман пиджака.
– Я за вас заплачу.
Женщина улыбнулась.
– Уберите свои деньги. Угощаю я. – Она глотнула вина и продолжила: – Одно слово – любовь.
– Любовь? – удивился я.
– Она вечно искала любовь не там, где надо.
– А где надо?
– Там, где нас нет. – Я оценил глубину ее мудрости. – Вижу, произвела на вас впечатление? Расслабьтесь. Это вычитано в «Космополитене», там полно всякой чуши типа: «Вы красная, зеленая или синяя женщина?»
– И какая же вы?
– Я? Счастливо выскочившая замуж и счастливо дважды разведенная. Откуда же мне что-нибудь знать?
– Подозреваю, вы знаете гораздо больше, чем говорите.
Она отмахнулась от лести.
– Вы гомосексуалист?
– Обещайте, что не линчуете меня, если отвечу «да».
Барбара задохнулась от обиды.
– Извините. Мы не такие отсталые, какими вы, городские, нас считаете. Мы очень даже либеральные.
– Нет, я не гомосексуалист.
– Тогда почему вы за нее не боретесь? – Барбара кивнула в сторону танцплощадки. – Посмотрите на нее. Вы что, не видите? Она восхитительна, а я это слово употребляю редко.
– Я провожу с ней все дни на работе. Разве можно жить и работать с одним человеком?
– Ах вы, старый романтик!
– Так можно или нельзя?
– Вы ее не сто́ите, если так к ней относитесь.
– Вы мне не ответили.
Барбара пропустила мое замечание мимо ушей.
– Устройте так, чтобы все получилось, чтобы потом не жалеть. – Она накрыла мою руку ладонью. – Нет такой работы, чтобы была на всю жизнь; любовь – другое дело.