Книга Прекрасные авантюристки - Елена Арсеньева

Отняла, чтобы вернуть! Вернуть и сына, и почести всенародные, и привольную жизнь, мягкую постель, сладкий кус. Распрямить согбенные плечи, заставить вновь заблестеть угасший было взор и смягчить в улыбке скорбные уста…

Или она мало страдала? Разве не имеет теперь права на ложь… тем более если и сама не уверена, правду скажет или нет?

С каждым днем, с каждым часом пути приближалась Москва. Приближалась встреча с сыном… О господи! Она и сама скоро поверит, что неведомый царь Дмитрий — истинно ее сын!

…Переночевали в Троице. Опасаясь потревожить сон государевой матушки, в монастыре все угомонились чуть ли не засветло, и тишина воцарилась поистине священная. А между тем инокиня Марфа не спала. В келье, отведенной ей и больше напоминающей боярскую палату, она бессонно смотрела в темный проем окна, за которым медленно струилась звездная ночь, и думала лишь об одном: возможно ли, чтобы свершилось наяву чудо? Чудо спасения ее сына?

* * *

— Матушка-царица, — заглянула в комнату нянька Арина Жданова. — Изволь выйти к царевичу.

Мысли Марьи Федоровны, сидевшей у окна за пяльцами, витали далеко-далеко от Углича, поэтому она от неожиданности вздрогнула и вонзила иголку под ноготь.

— Чего тебе? — сердито обернулась к няньке. Но тут же увидела, что глаза Арины полны слез, и схватилась за сердце: — Господи! Что с царевичем?.. Неужто опять на скотный двор побежал?

— Туда, государыня! — часто закивала Арина, которая по-прежнему обращалась к Марье Федоровне с тем титулом, которого она не носила вот уже семь лет — с тех пор, как овдовела.

Марья Федоровна отложила моточек жемчуга, воткнула иглу в вышивание и, как могла споро (бегать царице, даром что бывшей, все-таки невместно!), начала спускаться по лестнице терема.

К счастью, ее брат Афанасий Нагой успел на скотный двор раньше. Сойдя с крыльца, Марья Федоровна с облегчением увидела, что Афанасий ведет царевича, крепко придерживая за плечо, а тот хоть и рвется, но напрасно.

— Что ж ты, чадо мое, опять за старое принялся? — начала выговаривать ему царица. — Уже не раз божился, что больше не станешь, а сам-то…

Дмитрий зыркнул на нее исподлобья голубыми глазами и хмуро отворотился, принялся носком сапожка чертить какие-то разводы в белом песочке, которым были посыпаны дорожки во дворе.

Ну и нрав у этого мальчишки! Недобрый нрав! Хлебом не корми — дай пробраться на скотный двор, когда там скотину, быков или баранов, режут. А уж когда начнут на кухне головы цыплятам сворачивать, у него аж руки дрожат от нетерпения. Оттолкнет повара, сам вцепится в птицу…

— Известно: яблочко от яблоньки… — судачила прислуга. — Чай, его сын, его кровиночка!

Марья Федоровна, до которой доходили эти разговоры, знала: прислуга думала, что жестокосердие свое царевич унаследовал от отца, царя Ивана Васильевича. А значит, остается только терпеть его мстительность и жестокость, склонность к внезапному буйству, свойственные истинному сыну Грозного. Однажды зимой велел слепить двенадцать снеговиков, нарек их именами приближенных царя Федора Ивановича, своего старшего брата, и с криком: «Вот что вам всем будет, когда я стану царствовать!» — принялся махать деревянной саблей, напрочь снося снеговикам головы. Ох какая ярость горела в эти минуты в его глазах!

Марья Федоровна подступиться и окоротить царевича боялась. Послала Оську Волохова, сына мамки царевича, Василисы, но Оська едва успел увернуться от удара саблей — пусть деревянной, но переломить нос или челюсть набок своротить ею можно было запросто. Да уж, разойдясь, он делался поистине безумным — как-то раз сильно оцарапал мать, укусил за палец Василису Волохову, да как — до крови!..

Ох как тошно стало Марье Федоровне, когда она увидела этот прокушенный палец, когда утирала свою оцарапанную щеку! «Когда это кончится? — думала тоскливо. — Когда, о господи?»

Ответа не было. Она плакала и металась, боясь всего — настоящего и грядущего. В невзгодах людей часто утешают воспоминания. Однако светлых воспоминаний в ее жизни было раз-два — и обчелся. А уж после того дня, как Богдан Бельский, ближний человек царя Ивана Васильевича, однажды явился в дом своих знакомцев Нагих и, словно невзначай, обмолвился, что государь задумал сызнова жениться…

…Жарким сентябрьским днем 1580 года по всей дороге от Москвы до Александровой слободы стояла пыль столбом. Шли пешие, кони тащили богатые повозки. Иван Васильевич Грозный решил сыграть свою седьмую свадьбу именно в слободе. Множество народу было звано на торжество.

Внезапно по дороге, вздымая пыль, с криками промчались верховые в нарядных терл́иках,[21]в собольих, несмотря на жару, шапках, увенчанных пышными перьями. Махали во все стороны нагайками, не разбирая родовитости или бедности. Народ раздался по обочинам, никто не роптал на полученные удары: знали — это расчищали дорогу для царской невесты, Марьи Нагой. И вот уже со страшной быстротой понеслась мощная тройка серых в яблоках коней, впряженных в легкую крытую коляску, сверкающую при закатном солнце, словно она была сделана из чистого золота.

Никто не мог припомнить, чтобы, по обычаю, были устроены государевы смотрины для выбора невесты, да, впрочем, этот обряд последнее время забылся. Последний раз смотрины состоялись чуть ли не десять лет назад, когда царь Иван Васильевич взял за себя Марфу Васильевну Собакину. О ней все, и бедные и богатые, и мужчины и женщины, говорили со странной нежностью и почтением, как будто внезапная смерть придала ей ореол некой святости. На Марфе и иссякла приверженность государя к обрядности. Анна Колтовская, Анна Васильчикова были избраны без всяких смотрин, не говоря уже о стремительно промелькнувших на дворцовом небосклоне прекрасной вдове Василисе Мелентьевой и злосчастной Марье Долгорукой. Вот и Марья Нагая взялась невесть откуда.

Можно сказать, что так оно и было. Небогатый, хоть и родовитый боярин Федор Нагой, сосланный еще в пору земщины и опричнины на житье в свою дальнюю вотчину чуть ли не под самую Казань, предназначал свою подрастающую дочь молодому соседскому дворянину. Девушка отцовой воле не противилась. Однако судьба сулила ей иное: однажды Богдан Бельский, всем известный государев любимец, по какому-то воинскому делу оказался в той вотчине и увидал Марью. Весь вечер он ее исподтишка разглядывал да рассматривал, а едва вернулся в Москву, как сообщил государю о необыкновенной красавице, виденной им у Федора Нагого.

Иван Васильевич не сразу решился взять Марью в жены. Ведь история с этой несравненной красавицей, увиденной одним из его приближенных в захудалой дворянской семье, почти точь-в-точь, вплоть до имени невесты, совпадала с историей Марьи Долгорукой, на которой он женился после смерти Анны Васильчиковой. Своенравная, ломливая, привередливая, к тому же очень быстро утратившая красоту, она скоро опостылела ему, поэтому Грозный горевал не слишком долго и спешил с новой свадьбой. Знал: хоть браки его теперь как бы и не совсем действительные, не одобрены патриархом, а все ж старое боярство более терпимо к государю не холостому, а женатому. Когда правит степенный семейный человек, оно охотнее идет на уступки, меньше боится разгула государевых страстей.