Книга Дитя человеческое - Филлис Дороти Джеймс

Прежде чем сделать то, ради чего он явился, Тео обошел музей, отчасти из суеверного чувства, что даже в этой тишине и пустоте ему следует вести себя подобно случайному посетителю, отчасти из настоятельной необходимости вновь взглянуть на те экспонаты, которые подарили ему столько удовольствия, и проверить, трогают ли они его по-прежнему: аттическое надгробие молодой матери четвертого века до нашей эры, служанку, держащую спеленутого младенца, могильную плиту девчушки с голубями — горе, трогающее и через три тысячи лет. Он смотрел, размышлял и вспоминал.

Когда Тео снова поднялся на первый этаж, смотритель все еще крепко спал. Голова Диадумена по-прежнему стояла на своем месте в галерее на первом этаже, но уже не вызвала у него тех чувств, какие он испытал, впервые увидев ее тридцать два года назад. Теперь удовольствие было отстраненным, интеллектуальным, тогда же он в восхищении проводил пальцем линию от лба к носу и далее к горлу, потрясенный смесью благоговейного трепета, восторга и волнения, которые в то бурное время всегда вызывало в нем великое искусство.

Вынув сложенную открытку из кармана, Тео вложил ее в отверстие между мраморным основанием и подставкой, так что только ее краешек и был заметен для проницательного и ищущего взгляда. Тому, кого Ролф пришлет за открыткой, придется подцепить ее кончиком ногтя, монетой или карандашом. Тео не опасался, что ее найдет посторонний, а если и найдет, то послание ему ничего не скажет. Убедившись, что край открытки виден, Тео опять почувствовал смесь раздражения и неловкости, которую впервые ощутил в церкви в Бинси. Однако теперь ощущение, что его против желания втягивают в предприятие столь же нелепое, сколь и бессмысленное, стало менее сильным. Полуголое тело Хильды, покачивающееся в волнах прибоя, жалкая процессия, резкий звук удара рукояткой по черепу — все это поколебало его уверенность. Ему достаточно было лишь закрыть глаза, чтобы снова услышать долгий вздох убегающей волны.

В избранной им самим роли созерцателя Тео сохранил бы достоинство, оставаясь в безопасности, но когда человек сталкивается с гнусностью, у него нет другого выбора, кроме как выступить на сцену. Он увидится с Ксаном. Но что же двигало им — возмущение ужасной церемонией «успокоительного конца» или воспоминание о собственном унижении: один тщательно примеренный удар — и вот его тело, брошенное на пляже, словно никому не нужный труп?

Когда Тео проходил мимо стола, направляясь к выходу, престарелый смотритель пошевелился и сел. Возможно, звук шагов проник в его полусонный мозг, напоминая о забытых обязанностях. Старик взглянул на Тео со страхом, граничащим с ужасом. И тут Тео узнал его. Это был Дигби Юл, ушедший на пенсию преподаватель классических языков из Мертон-колледжа.

Тео представился.

— Рад вас видеть, сэр. Как вы себя чувствуете?

Вопрос, похоже, лишь усилил нервозность Юла. Его правая рука начала явно бесконтрольно барабанить по столешнице.

— О, очень хорошо, да, очень хорошо, благодарю вас, Фэрон, — ответил он. — Я вполне справляюсь. Сам ухаживаю за собой, знаете ли. Я живу в меблированных комнатах неподалеку от Иффли-роуд, но очень хорошо справляюсь. Все делаю для себя сам. У домовладелицы трудный характер — ну что ж, у нее свои проблемы, — но я не причиняю ей беспокойства. Я никому не причиняю беспокойства.

«Интересно, чего он боится? — подумал Тео. — Звонка в ГПБ и сделанного шепотом заявления, что еще один гражданин стал обузой для других? Казалось, чувства Тео обострились до крайности. Он почувствовал слабый запах дезинфицирующего средства, разглядел остатки мыльной пены на щетине и подбородке Юла, заметил, что манжеты рубашки, на полдюйма выглядывающие из-под ветхих рукавов пиджака, были чистыми, но не отглаженными. Он чуть было не сказал: «Если вам неудобно жить там, где вы сейчас живете, у меня полно места на Сент-Джон-стрит. Я теперь один, и мне будет приятно, если вы составите мне компанию». Но тут же подумал, что ему будет неприятно, если его предложение будет воспринято как снисходительное или сделанное из жалости, что старику трудно будет подниматься по лестнице, той самой лестнице, которая служила удобным предлогом избежать благодеяний. Хильде тоже было бы не под силу совладать со ступенями. Но Хильда мертва.

— Я прихожу сюда всего дважды в неделю, — продолжал Юл. — По понедельникам и пятницам. Я замещаю коллегу. Хорошо, когда есть какое-то полезное занятие, и мне нравится эта тишина. Она отличается от тишины в любом другом оксфордском здании.

Тео подумал: может, он и умрет здесь, прямо за этим столом. Чего лучше? И представил себе оставленного всеми старика, все еще сидящего за столом, последнего смотрителя, закрывшего на засов дверь. Представил бесконечные годы ничем не нарушаемой тишины, хрупкое тело, превратившееся в мумию или сгнившее под мраморными взорами пустых невидящих глаз.

Глава 11

Вторник, 9 февраля 2021 года

Сегодня я впервые за три года увидел Коша. Договориться о встрече было нетрудно, хотя на телеэкране появилось не его лицо, а лицо одного из его помощников — гренадера с нашивками сержанта. Ксана охраняет и обслуживает неполная рота его личной армии; с самого начала на работу при дворе Правителя не нанимали ни женщин-секретарей, ни личных помощниц, ни экономок или поварих. Я, помнится, не мог понять, делалось ли это для того, чтобы избежать даже намека на сексуальный скандал, или потому, что преданность, которой требовал от подчиненных Ксан, должна была быть, по существу, мужской: иерархичной, безоговорочной, лишенной эмоций.

Он послал за мной машину. Я сказал гренадеру, что предпочел бы сам приехать в Лондон, но тот только ответил невыразительно:

— Правитель пришлет машину с водителем, сэр. Она будет у вас в девять тридцать.

Так или иначе, я надеялся, что, как и раньше, приедет Джордж, который постоянно возил меня в ту пору, когда я служил консультантом у Ксана. Мне нравился Джордж. У него были веселое, располагающее к себе лицо и торчащие уши, большой рот и довольно широкий курносый нос. Говорил он редко и никогда не начинал беседу первым. Я подозревал, что все водители соблюдали это правило. Но от Джорджа исходил — или мне нравилось так думать — дух доброжелательности. Я словно чувствовал его одобрение, и это делало наши совместные поездки спокойными и свободными от тревог — своего рода интерлюдией между разочаровывающими заседаниями Совета и домашними несчастьями. Нынешний же водитель был худощав, выглядел агрессивно-молодцеватым в своей явно новой униформе, и его глаза, встретившиеся с моими, не выразили ничего, даже неприязни.

— Джордж больше не работает? — спросил я.

— Джордж погиб, сэр. Авария на шоссе А-4. Меня зовут Хеджес. Я отвезу вас туда и обратно.

Трудно было представить, что Джордж, такой опытный и крайне осторожный водитель, попал в автокатастрофу, но я больше не задавал вопросов. Что-то подсказало мне, что мое любопытство останется неудовлетворенным, а дальнейшие расспросы неблагоразумны.

Пытаться проиграть в воображении предстоящую беседу или гадать, как примет меня Ксан после трех лет молчания, не было смысла. Расстались мы, не питая друг к другу ни злобы, ни обид, но я знал, что мой поступок не имел в его глазах оправдания. Интересно, был ли он еще и непростительным? Ксан привык получать то, что хотел. Он хотел, чтобы я был рядом с ним, а я сбежал. Но он все же согласился увидеться со мной. Меньше чем через час я узнаю, желает ли он, чтобы наш разрыв стал окончательным. Я размышлял, сообщил ли он кому-либо из членов Совета, что я попросил его о личной встрече. Мне совсем не хотелось их увидеть — с той частью моей жизни было покончено, но я думал о них, пока машина мягко, почти бесшумно, мчалась в сторону Лондона.