Книга Главная профессия — разведка - Всеволод Радченко

Моё начальство в Москве, как мне потом стало известно, с удовольствием восприняло эту информацию и представило соответствующий доклад в КГБ. Одновременно я настаивал на том, чтобы поручить главе советской делегации Ковалёву потребовать у швейцарцев на высшем уровне разрешить встречу советских представителей с Балахоновыми. По линии Министерства иностранных дел с таким же предложением перед МИДом по нашей просьбе выступила посол Миронова, глава представительства в Женеве.

Наша уверенность в пользе такого демарша базировалась на имевшейся у нас информации о том, что жена Балахонова готова вернуться в Москву и просто не знает, как к этому подступиться. Предложение было принято, и в директиву Ковалёва был включён пункт по Балахонову. Со слов самого Ковалёва мне позднее стало известно, что он делал это заявление в достаточно жёсткой форме, подчеркнув, что требует встречи советских представителей как с Балахоновым, так и с его женой. Заявление было сделано самому президенту Швейцарии. Президент выразил удивление, сказал, что различных эмигрантов в Швейцарии всегда было достаточно, что он якобы не в курсе дела Балахоновых, и стоит ли этому вопросу придавать серьёзное значение? На это Ковалёв заявил, что всё, что он говорит господину президенту, он говорит от имени советского правительства, и это не может не носить самого серьёзного характера.

Нам стало известно, что швейцарское руководство и сам президент выразили недовольство по делу Балахоновых высшим чинам швейцарской полиции, указав, что дело того не стоит и его следует закрыть в самые сжатые сроки. Но всё осложнялось тем, что Балахонов просил политического убежища, а решение такого вопроса требовало сложной процедуры.

Швейцарцы нашли более простой выход из создавшейся ситуации. Не давая «добро» на встречу с Балахоновыми, они, уж не знаю каким образом, дали возможность мадам Балахоновой уйти из охраняемой гостиницы и явиться вместе с дочерью в наше посольство в Берне. Мы, естественно, по её просьбе первым же самолетом отправили Балахонову и ребёнка в Москву.

Буквально через два дня в посольство явился «в растрепанных чувствах» сам Балахонов. В Берн из Женевы направился наш офицер безопасности, который должен был проводить Балахонова в аэропорт в Цюрих. Швейцарцы для соблюдения формальностей должны были перед посадкой в наш самолёт ещё раз публично (при отправлении Балахонова присутствовало несколько журналистов) спросить его, добровольно ли он покидает Швейцарию. Буквально в последний момент в толпе людей, находившихся вокруг Балахонова, появился человек, который задал этот сакраментальный вопрос.

Всё это было сделано швейцарцами откровенно формально, а может быть и вообще для отвода глаз. Курьёз состоял в том, что вопрос по ошибке был задан не Балахонову, а нашему Василию Окулову, офицеру безопасности. Вася, не моргнув глазом, на своём хорошем французском языке ответил, что это его решение «добровольное и окончательное».

В Москве, естественно, было заведено уголовное дело, и Балахонова должны были предать суду. Но руководство КГБ, учитывая, что какой-либо значительной информации, наносящей ущерб Советскому Союзу, Балахонов передать не мог и, в конце концов, возвратился в Союз добровольно, приняло решение ходатайствовать о прекращении уголовного дела, и Балахонов был отпущен на все четыре стороны.

Этим дело у Балахонова не закончилось. Всё-таки порок должен быть наказан. Через пару лет он, находясь в хорошем подпитии, подсел в ресторане «Метрополь» к группе кубинцев. Хорошо зная язык, Балахонов стал объяснять кубинцам пороки советского строя. «В пылу дискуссии его разоблачения» наших недостатков становились всё более громкими, и кончилось тем, что молодые кубинцы, воистину настоящие защитники идей социализма, сдали Балахонова в милицию, оставив заявление о том, что он пытался вести среди них антикоммунистическую и антикастровскую пропаганду. Сейчас это смешно, но Балахонова отдали под суд. И районный суд города Москвы, с учетом, видимо, закрытого ранее дела по измене Родине, осудил Балахонова на длительный срок заключения. Обстановка в стране менялась. Как мне стало известно, Балахонов писал многочисленные письма в ООН и в различные правозащитные организации, и в конце концов, кажется, «Международная амнистия» выступила в прессе в защиту Балахонова, и через несколько лет он всё же был отпущен ещё раз на свободу.

Я упомянул уже в деле Балахонова о Зое Васильевне Мироновой, после и представителе СССР в Женеве. Скажу сразу, что у меня с ней установились самые добрые деловые и, можно сказать, дружеские отношения. Я считаю, что добрый деловой контакт с руководителями наших заграничных учреждений, если это порядочные люди, всегда способствует успеху разведывательной работы.

С Зоей (так мы её звали), хотя ей было под 60 лет, такой контакт установился у меня почти сразу. Это помогало нам в решении целого ряда вопросов, как бытовых, так и оперативных. Углублению моих отношений с Зоей способствовал такой забавный случай. Проработав в Женеве несколько месяцев, я, как упоминал уже ранее, был вызван в Москву для защиты диссертации на звание кандидата юридических наук. Начальство отнеслось к этой затее положительно, и я получил указание прибыть в Москву на несколько дней.

Моё кратковременное пребывание в Москве подходило к концу, и я решил засвидетельствовать «своё почтение» руководству Отдела международных экономических организаций МИДа, «под крышей» которого я и работал в Швейцарии. Я знал заведующего отделом Нестеренко и был приглашён к нему, когда в его кабинете находились его замы и еще один-два советника из отдела.

В разговоре Нестеренко, а он был куратором женевского представительства, стал громко ругать работу Мироновой, говоря, что она немного понимает в возникающих в международных организациях проблемах и совершенно не даёт лично ею подготовленной информации. Я испытывал к Зое Васильевне Мироновой искреннюю симпатию, не был зависим от Нестеренко и поэтому заявил, что в Женеве есть десяток советников и несколько десятков других дипломатов и директоров из международных организаций, и что если каждый из них напишет в месяц хотя бы одну-две информации, то прочесть всё это будет просто невозможно.

«У Мироновой есть одно бесценное качество, — сказал я. — В большой и пёстрой советской колонии в Женеве нет никакой склоки, которая присутствует во многих наших посольствах и заграничных представительствах, коллектив работает дружно, а сама Миронова пользуется большим авторитетом, как у руководства международных организаций, так и в женевских дипломатических кругах».

Прошло немного времени, и нашёлся неизвестный мне доброжелатель, который сообщил об этом разговоре в Москве самой Зое, и она возлюбила меня, видимо, пуще прежнего, прямо сказав как-то, что она знает, кто является её настоящим защитником перед «московскими врагами».

Не могу не рассказать ещё об одном любопытном эпизоде. Место советского представителя в Женеве присмотрел для себя начальник управления кадров МИДа и, естественно, его оформление и, соответственно, замена Мироновой стали набирать темпы. Зоя узнала об этом, такие вещи долго тайными не бывают, и под каким-то предлогом отправилась в Москву.

В Москве она попросилась на приём «к серому кардиналу» того времени в нашей стране — Суслову. Влияние Суслова было очень велико, он был вторым человеком в Политбюро и, курируя вопросы идеологии и зарубежного рабочего движения, как бы косвенно патронировал наше участие в работе Международной организации труда МОТ, находящейся в Женеве.