Книга Неудавшееся Двойное Самоубийство у Водопадов Акамэ - Текицу Куруматани

В тот вечер Ая не сказала о своих чувствах ко мне ничего. Уже сам факт её внезапного прихода был для меня загадкой, но ещё больше меня ставило в тупик то, что Ая — женщина, как правило, прямолинейная до крайности — ни во время ласк, ни после — ни разу не обмолвилась о своих чувствах.

На душе было тревожно. Хотя Ая, наверняка, была обессилена после того неистового совокупления, её долгое, почти гнетущее молчание не могло быть вызвано одной лишь усталостью. Нет, её внезапный приход, как и последующее исчезновение могли означать лишь одно: с ней приключилась какая-то ужасная, невообразимая беда. В исступлении, с которым она ласкала меня, жаждала меня, было что-то отчаянное. И чем больше я думал об этом, тем сильнее тревожился. С другой стороны, поскольку никаких перемен в жизни Маю и его сына, казалось, не произошло, быть может, с ней тоже ничего особенного не приключилось — она могла просто-напросто поехать проведать своего брата. Но уверенности в этом у меня не было, а пытаться выведать что-то у мальчика было бы неблагоразумно.

Я вышел из храма и пошёл вдоль реки Сёгэ на юг, в сторону чугунолитейных и сталелитейных фабрик.

В воздухе пахло бетоном и ржавчиной, керосином и химикалиями, дымом из фабричных труб и тому подобным, и пыль толстым слоем лежала на придорожной траве. Однако вся округа будто вымерла — не было ни вечного грохота грузовиков, ни рабочих. Мне безумно захотелось ещё раз — теперь уже на свету — увидеть спину девушки. Когда Маю выкалывал ей татуировку, наверняка сама душа этого человека трепетала на кончике его иглы. Её татуировка — слова этого человека с налитыми кровью белками. Именно поэтому меня донимала жажда хоть раз взглянуть на неё. Совокупиться по-звериному, сжимать её груди, глядя сверху на рисунок на её спине.

Вожделение клубилось во мне, помрачая мой разум жаждой поистине животной. Мне было страшно. Страшно, что в моё отсутствие с коробкой что-то случится, и я дрожал, как содрогающийся во власти неумолимого времени маятник. Почему же Маю не приходит за ней? Я бродил и бродил по вымершему в воскресенье фабричному району, пока жажда не стала совершенно непереносимой. Я огляделся в поисках торгового автомата с напитками. Но автомата нигде не было.

Пришла тётушка Сэйко. Некоторое время она как обычно дымила сигаретой, затем погасила её в пустой консервной банке, которую я приспособил под пепельницу.

— Что тут за разговоры такие, что ты за Аей по пятам ходишь? — спросила она и пытливо взглянула на меня. Я изменился в лице.

— Так я и думала. Мне вчера вечером Го рассказал, он ко мне в закусочную приходил.

— …

— Маю — страшный человек. Ты и представить себе не можешь. Я же тебе сказала, чтоб ты от неё подальше держался. Первым делом сказала, когда ты только приехал. Забыл, что ли?

— Нет…

— Тогда в руках себя держи, понял? Идиот! Я и сама понимаю, что от такого личика у любого козла яйца сами в пляс пустятся. Но ты пойми, она ведь…

Тётушка Сэйко вдруг замолчала. Жилы снова вздулись на висках.

— Извините, пожалуйста, — сказал я и виновато склонил голову, решив, что жилы вздулись у неё от ревности. В моём холодильнике всё ещё лежали холодные трусики, которые Ая оставила в тот вечер на полу.

— Послушай, Икусима, я ж тоже не дура, сама понимаю: сидеть тут с утра до вечера, насаживать мясо на шампуры — удовольствие невеликое. Но Ая… Она, правда, и сама пока этого не знает, да только она…

Затаив дыхание, я ждал продолжения. Тётушка Сэйко отвела глаза и посмотрела в сторону холодильника.

— Нет, не надо тебе этого знать. Просто выбрось её из головы, понял? Жизнью поплатишься!

— Извините…

— С Го я уж как-то договорилась. Но ты… Забудь ты про неё, понял? Слово дай!

— Да, конечно. Простите, пожалуйста… Столько вам от меня беспокойства…

Тётушка Сэйко проговорилась. Подробностей, разумеется, я не узнал, но, судя по беспокойству, по лихорадочности, сквозившей в её манере, дело было нешуточное. Сделанное мне предупреждение было продиктовано не только обычной женской ревностью. Не только заботой о моей безопасности и желанием отчитать меня за безрассудство. Я отчётливо услышал в её голосе страх. И уверился в том, что мои подозрения были оправданны. Ая исчезла неслучайно — с ней совершенно очевидно приключилась какая-то беда. Где-то далеко от неё произошло что-то, о чём сама она пока не знает, что-то, что — в худшем случае — станет для неё вопросом жизни и смерти… нет, непременно станет вопросом жизни и смерти, причём сидящая передо мной баба знает об этом и считает, что если я впутаюсь в это дело, мне тоже сухим из воды не выйти.

Или Ая уже знала об этом неведомом событии? Её внезапный приход, страстное дыхание во тьме и поцелуи, и волнение, и дрожь, и исступление, с которым она ласкала меня, и отрешённость, с которой потом сидела и молчала, выпятив груди, да и то, как она забыла надеть трусики, уходя… Значило ли всё это, что она уже знала? За весь вечер она не произнесла почти ничего, что можно было назвать словами. И только жадно терзала мою душу, обгладывала её, словно пожирающий добычу голодный зверь. А то, что казалось мне отрешённым молчанием, быть может, было отчаянной битвой с желанием выговориться передо мной. И эту битву она выиграла потому, что не хотела навлечь на меня несчастье.

А теперь ещё этот Го… Что же он рассказал обо мне тётушке Сэйко? И донёс ли он на меня татуировщику? Наверняка донёс. Причём в тот самый день, когда Ая принесла мне блюдо с черешнями. Или же после того? И с какой целью Маю велел ей отнести мне блюдо с черешнями? И та его фраза: «Ну, парень даёт! Пустое блюдо назад притащил!» Что могла значить она? Но больше всего меня тревожила та неведомая беда, которая, очевидно, приключилась с девушкой. Тётушка Сэйко ушла, и я сел разделывать требуху, но сосредоточиться никак не удавалось.

И всё же со временем блекнет любое, даже самое сильное потрясение. Хотя, нет, наверное, дело было даже не в этом. Что бы со мной ни приключилось, вечером за мясом непременно придёт Сай. И мне не оставалось ничего, кроме как выбросить всё из головы и сосредоточиться, наконец, на работе. Сай пришёл, забрал мясо, ушёл, и после его ухода я вышел на пустырь за домом глотнуть свежего воздуха. Но вечер был по-летнему безветренный, и над пустырём тяжёлым облаком стоял удушающий зной. Трупа жабы уже не было. Я просидел некоторое время на дренажной трубе, затем встал, направился домой и у подножья лестницы, ведущей на второй этаж, чуть не столкнулся с Маю. Словно воочию увидел ту курицу с выбитым глазом. Но Маю лишь мельком взглянул на меня и, не говоря ни слова, прошёл мимо меня на улицу.

Я посмотрел вбок, в полутёмный коридор. Ая стояла в дальнем конце и запирала дверь. Увидела меня. Едва заметно вздрогнула. Я затаил дыхание. Но в следующую секунду она уже шла в мою сторону как ни в чём не бывало. Я стоял, не в силах пошевелиться, сердце отбивало неистовую дробь. Ая молча прошла мимо, взглянув на меня как на незнакомца. Вышла на улицу. Я же так и остался стоять, тупо уставившись в тёмный конец коридора. Не в силах взглянуть ей вслед.