Книга Некромант. Присяга - Наталия Нестерова

Домовой тем временем размышлял. Я его не торопила – терпеливо сидела на полу возле калошницы, прислушиваясь к глубокому дыханию Чеда в комнате. Вот легкие, как кузнечные мехи. Впрочем, и сам Чед был такой – глубокий, сильный, неукротимый. Вдумчиво использованный кусачим суккубом.

И словно легкое облачко… как будто задремала…

Внимание рассеялось, водка и сухарь исчезли, хотя стопка стояла там же, дом мой был покинут. Деда Гоша ушел выполнять мою просьбу, признав ее стоящей. И мне стало совсем страшно и одиноко. Несмотря на Чеда.

Я села за стол, распечатала карту Отрадного, сунула ее в калошницу вместе с коротким карандашным огрызком.

Позвонить Игорю Владленовичу? Сам не звонит – и ладно.

Ольге? Не отписалась – значит, статья принята. А я свободна до пятницы. У меня есть среда, которая скоро должна начаться, и четверг.

Инна? Вроде бы оттуда пока все звучало благополучно. Худеет, радуется, бегает в туалет. Позже начнут двигаться застарелые токсины, связанные жиром… надо будет помочь, не прошляпить.

Опасность? Не слышу, да и… нечем. Иногда я выстраивала паутину до тысячи нитей, но сейчас оставалось семь-восемь истонченных обрывков.

Значит… значит, самое время мне привести в порядок мои силы и мою поисковую паутину.

И я сосредоточилась на процедуре восстановления, которая заново включала очищение, ужин, пару бокалов вина, свечи, ароматы, позитивные мысли, обряды и воспоминания. Благо все еще шли Нептуновы лунные сутки, опасные, но способствующие всяческой водяной магии, мечтам и воспоминаниям.

Мне имя Ксения вроде как и нравилось, и не очень. Ксюха, Ксюшка, Ксю, Кыса и так далее – как только не звали… не очень прилипало.

И был в нашей компании период тотального увлечения гонками «Формула-1». Тогда и Чед бросил качаться и начал ездить на всем, что имело колеса, – на роликах, на скейтборде, велике, самокате, мопеде, мотоцикле, автомобиле. Появился свой кумир из мира «Формулы» и у меня. Как легко можно догадаться, им стал Ники Лауда, который уже много лет в «Формуле» не выступал, но… Я упивалась историей гонок, знала все его победы, цитировала его резкие интервью и начала ловить себя на том, что на массу житейских вопросов давала комментарий в духе «А вот Ники Лауда то, Ники Лауда се». Так длилось всего одно дачное лето, но следующим летом я обнаружила, что друзья начали звать меня Ники. Что же, я не возражала! И с тех пор начала и в новых компаниях представляться так: «Здравствуйте, я Ксения Арсеньева, но можно звать меня Ники», особенно не разъясняя почему. И ведь начинали звать. Позже Наставница сказала, что прозвище, которое я и как псевдоним стала использовать, когда пришла в журналистику (Ники Арсо), отлично соответствует моим энергетическим вибрациям и буквально само меня нашло.

И до сих пор у меня на кухне висит на стенке небольшой коллаж из старых и современных фоток Ники Лауды, а если мне попадаются на глаза какие-то новости о нем или его интервью – я радуюсь, как если бы он был моим другом или родственником. Осталось сесть за руль чего-нибудь с колесами, и желательно не тележки в супермаркете, как шутит временами вредная Танька.

Я вызывала в памяти запах сена, огромных стогов, по которым мы катались, как с горок. Пейзажи Васильевского, аллея и поля, малинники и речка, дачные террасы и веранды, наши укромные убежища в кустах; шум закипающего самовара и бульканье ухи из верхоплавок и бычков, наловленных в реке. Это была всамделишная уха, которую мы готовили, позаимствовав пару-тройку картошек, морковку, зелень, лук; наверное, эта уха и печеная картошка в костре и стали моими первыми освоенными рецептами, а блюда – самыми вкусными в жизни. Ребята в телогрейках, насквозь пропахших костром, дождем и чем-то типично дачным, приятно-прелым. Чед обрит под ноль, Васька с хвостиком и локонами. Они едят чеснок, макая стебли в соль, а Танька вредничает. Дескать, как целоваться потом. Ну, целоваться-то мы целовались, конечно, но дальше не заходило…

Мы пробуем покурить – и почему-то всем четверым не нравится; пробуем водку – она вызывает странные последствия, варим глинтвейн – и он навсегда становится «нашим» напитком…

Я впитывала энергетику самых лучших моих воспоминаний. Воспоминания о маме и брате не были такими. Собственно, брат и мама так и жили в подмосковном Тучкове – я была поздней, мама родила меня в тридцать пять, а брата – в сорок три… и он оказался очень слабеньким, в отличие от меня, прочной, как прут арматуры. Собственно, мое детство закончилось с его рождением. «Ты уже большая» – и все. Так что о семье мне было нечего вспомнить, кроме того, что маме и брату я каждый месяц отсылала кругленькую сумму.

А дачные воспоминания, все, что объединило нас четверых, все самое-самое лучшее, что у меня было… каждое такое воспоминание реставрировало, напитывало светом. И я, медитируя на кушетке на кухне, ощущала, как восстанавливаюсь, прочищаю каналы, ремонтирую пробои ауры, вызванные событиями и открытиями последних дней.

Полночь. Странно, даже не заметила, как прошло время.

Голова после обрядов и медитации была тяжелой… я подумала, что самое время отправиться спать…

Так я и сделала.

Сны снились неприятные. Я умудрилась пройти все фазы сна – крепчайшего живительного, полудремного сладкого и, наконец, беспокойного, насыщенного странными картинками, которые мое подсознание выуживало в основном из моментов ясновидения. Например, я не любила смотреть фильмы про зомби – но мне снились именно зомби, гадкие, с облезающей кусками плотью и белесыми яблоками глаз. Снились мертвые адские лошади, скачущие в никуда; радуга, рассыпающаяся пеплом, стекающая с небес каплями мазута.

И тем не менее я отдыхала, как и мои друзья; а моя поисковая сеть набралась силы.

Проснулась я даже не от ритмичного храпа Чеда, а от того, что резко хлопнуло окно.

Я села.

Странно. Окна я оставляла открытыми, потому что не выносила духоты и одновременно совсем не жаловала кондиционеры. Хотя Чед порывался установить кондиционер, но, помня историю с матрасами, а также будучи в курсе, во сколько ему обошлись холодильник «Розен лев» и кофемашина, я категорически возражала.

Сами собой окна доселе никогда не захлопывались.

Все мое великолепно вымытое и натертое накануне солью тело покалывало.

Я потянулась к Васькиной майке, напялила ее. Подошла к балконной двери в кухне – никого и ничего. Хотя усмотри я там Вадима, притаившегося в уголке, не удивилась бы.

Окно было не просто захлопнуто – все ручки оказались повернутыми. Гм. На такие вещи способен только домовой.

Я бочком дошла до входной двери – у меня вдруг возникло опасение, что если мне перекрыть все входы, выходы и средства коммуникации, то я окажусь в западне. Однако дверь вопросов особых не вызывала, все защитные контуры были в порядке.

И тогда я точно так же бочком пошла в комнату.

Миновала сладко спящего Чеда.