Книга Замыслы - Саша Филипенко

Переехав в Москву, я перестал писать ей. Если я отправлял сообщения домой, то только отцу. Если мы разговаривали по телефону, то в конце разговора папа говорил: «Погоди, сейчас дам маму». Мама всегда оставалась для меня родителем второго плана, человеком без лица.

Со временем мать стала выглядеть комично. Денег в семье не осталось, но она продолжала выдавать себя за знатную даму. Отправляясь в магазин, мама надевала на себя все украшения, но просила у продавщицы в долг. Всякий раз, когда я передавал родителям деньги, мама тратила их на выпивку и одежду. Она не раздавала долги, не покупала еду и косметику. Ей казалось, что она по-прежнему молода и прекрасна. Все, что ей требовалось, – бокал шампанского и новое платье.

Мама врала. Когда я спрашивал, ищет ли она работу, мама отвечала, что да, но на самом деле ничего не искала. Мама, как, впрочем, и отец, ждала. «Однажды работа придет сама». Мама дожидалась звонка с приглашением возглавить салон красоты или магазин модной одежды, но звонков не было. Телефон молчал. Год. Молчал два. И, едва ли не каждый день напиваясь перед экраном телевизора, мама полагала, что жива.

Не думаю, что, прочитай я эти замыслы сейчас, в дороге, я бы развернулся и вернулся в Москву. Нет, я бы все равно доехал до Юрмалы и разрешил бы все дела, но, во всяком случае, я бы гораздо раньше понял, кто ведет блог. Истории про маму и отца, точь-в-точь мои, теперь даже не интерпретированные слова – док выдал себя. Судя по всему, он сам решил изобличить себя. Он сделал все, что хотел. Я рассказал, он записал, он написал – и я услышал себя. Точка. Конец истории.

Вероятно, если бы я прочел эти две главы сейчас, в машине, то припарковался бы на обочине и позвонил бы ему. И мы бы договорились о встрече. И через несколько дней я бы действительно вернулся в Москву и зашел бы в его кабинет. И он бы собирал свои вещи в картонную коробку. И это было бы верно, потому что то, что он совершил, – неэтично, потому что психоанализ есть этика, и после всего содеянного док просто не имел права практиковать. И я бы, вероятно, спросил: зачем он все это сделал? И он бы ответил, что отчаялся, что не мог подобрать ко мне ключа, что бился о стену и решил рискнуть, и что сделал это, конечно, не для себя, но только для того, чтобы я наконец услышал собственный голос. И на это я бы возразил, что не собирался слышать собственный голос, но просто хотел вновь научиться радоваться жизни и шутить. И док бы уверил меня, что совсем скоро это произойдет. И я бы спросил его: будет ли он в таком случае дописывать свой роман? И док бы ответил, что роман этот не его, но мой. И что, конечно, нет, не будет, что замысел, кажется, сработал, а закончить (или начать), как мне будет угодно, должен я. И мы бы, вероятно, разошлись даже друзьями, потому что у меня есть одно хорошее качество – я никогда не держу на людей зла.

В общем, действительно было бы славно, если бы сейчас я остановился и прочел эти главы, но я не успел. Я заснул. Самое время вспомнить последнюю главу «Замыслов». Док все верно предсказал. Машина сваливается в кювет. Удар, еще удар. Я бьюсь о рулевую колонку. Летят стекло, ветки, грязь, кружится земля…

Часть пятая

Меня вытаскивают из машины. Без гидравлики. Спасатели. Очень приятные. Доброе утро, Латвия! Красивые, высокие, крепкие. Они кладут меня на носилки и укрывают пледом. «Парни, а вертолет будет?»

Я говорю им, чтобы они особенно не волновались, что синяки у меня не от удара, но от драки в Москве. И кто-то из них отвечает, что я счастливчик, что мне повезло, потому что машина восстановлению не подлежит. «Вот и славно, – думаю я, – я давно хотел ее поменять».

После осмотра я отказываюсь от госпитализации и отправляюсь домой. Кружится голова. От волнения и счастья. Дверь открывает мама. Постаревшая, с грязной головой. Пьяная, как всегда. Кажется, она даже не понимает, кто к ней приехал. Судя по всему, она пьет третий или четвертый день. Все как всегда. Мама прижимается к стене. «Иди спать», – говорю я. Мама фыркает и плетется за мной. Я прохожу в родительскую комнату. Отец лежит на кровати закрыв глаза. Я приподнимаю плед – ноги действительно сломаны. Два гипса. «Ну вот я и дома», – думаю я.

Я осматриваю комнату. Работает телевизор. Пепельницы полны, бутылки пусты. Мама что-то мычит. Кажется, она пытается продемонстрировать мне, что научилась говорить на латвийском. Я не понимаю. Пахнет мочой. Я толкаю ее на кровать и накрываю одеялом. Ухожу к себе.

В моей комнате ничего не изменилось. Плакаты, видеокассеты, домашние номера друзей, записанные на обоях. На столе, нетронутые, лежат автомобильные каталоги, из которых я когда-то вырезал машины. Я смотрю на потолок. В потолке дырка. От пули.

У нас в доме всегда был пистолет. Не помню, когда он появился. Наверное, остался еще от прадеда. Не важно. Это совсем не важно. Важно только то, что пистолет был. Всегда. Боевой. Папа говорил – на всякий случай. Для меня он всегда оставался гарантией того, что родители не разведутся. Даже когда папа бил мать, даже когда бил ее в коридоре, возле шкафчика, в котором лежал пистолет, она не тянулась к нему. Мама могла застрелить отца сотни раз, но так и не сделала этого. Однажды этот пистолет попал в руки к Лидии. Я позвал ее в гости, когда родители уехали на несколько дней в Вильнюс. Шкафчик оказался открытым, и, увидев пистолет, Лидия взяла и направила его на меня. Я твердил, твердил ей, что это не игрушка, что пистолет заряжен и он настоящий, но Лидия не верила. Она смеялась и обещала меня убить.

– Если не веришь, – нашелся я, – выстрели в потолок!

– Хорошо, – сказала Лидия и действительно выстрелила.

В тот день она очень испугалась. Теперь, разглядывая дырку, я думаю, что пистолет не помешал бы мне на встрече с человеком, который вымогает деньги. Только пистолета я не нахожу. Отец, вероятнее всего, заложил его в один из своих походов в ломбард.

В доме прохладно. В лучах солнца кружится пыль. На столе вибрирует телефон. Пришло сообщение. Гёба пишет, что блог ведется где-то в Москве, указывает адрес. Я улыбаюсь. Мне нравится здесь.

Я звоню незнакомцу, и мы договариваемся о встрече в Риге, в ресторане, о котором я ничего не знаю. Через час я приезжаю туда.

Человек сидит спиной ко входу. Один. Больше в кафе никого нет. Впрочем, не думаю, что сюда часто захаживают. Дешевое, пошлое и тусклое, как в плохом многосерийном детективе, что транслируют с ночи до утра.

Я подхожу к столу. Сажусь.

– Ну, здорово!

– Привет…

Не так я представлял нашу встречу. Я всегда думал, что если еще когда-нибудь повстречаю милиционера, то жутко перепугаюсь. Я думал, что ко мне вернется страх, что заболит в груди, что под кожей скользнет кадык. Всякий раз, возвращаясь в Ригу, я опасался, что наткнусь на него, что струшу, что он почувствует это и просто так, смеха ради, вновь ударит меня. Уже много лет я ничего не знал об этом человеке, но страх, страх, который я испытал много лет назад, казалось, никогда не отпустит меня. Я ошибся.