Книга Железный Путин. Взгляд с Запада - Ангус Роксборо

Дэн Фрайд говорил в интервью: «Не требует доказательств тот факт, что интересы и свободы стран, пострадавших от советской оккупации, должны были оказаться заложниками российского чувства утраты империи. Ведь в известной степени Советы достигли своего влияния в Европе благодаря господам Молотову и Риббентропу, или, если угодно, Сталину и Гитлеру»3.

Однажды за завтраком в лондонском отеле я сказал Нику Бернсу, что Россия может иметь законные основания беспокоиться по поводу расширения НАТО до ее порога и размещения нового американского вооружения. Это, в конце концов, ее «задний двор». И получил бескомпромиссный ответ: «Перебьются! Они потеряли это право. Теперь это американские национальные интересы»4. На мой взгляд, такой ответ должен был послужить препятствием для включения в общеевропейский процесс даже реформированной, «демократической» России. По мнению Бернса, она «потеряла право» влиять на события на своем заднем дворе, очевидно, унаследовав грехи Советского Союза, в то время как США получили право на такое влияние, поскольку это затрагивало «американские национальные интересы».

Он продолжал: «Когда зашел разговор о включении в состав НАТО прибалтийских стран, и в Европе, и в Вашингтоне разгорелись жаркие споры. Даже Джордж Тенет [директор ЦРУ], к примеру, был против. Но многие из нас, по существу, потеряли надежду на то, что России можно доверять или интегрировать ее в Европу. К 2002 г. усилилось подозрение, что Путин — не тот человек, каким мы его себе представляли, что он не может превратить Россию в надежного союзника. Мы пришли к заключению, что хотим иметь хорошие отношения с Россией, но главной нашей целью в регионе после окончания холодной войны была свобода и освобождение стран Восточной и Центральной Европы. США сильно сопротивлялись этому, нам пришлось много спорить, но мы были уверены, что с русскими надо быть осторожными. Мы решили, что важнее добиться одной реальной цели после распада СССР. Джордж Буш стал горячим сторонником этой идеи».

Неоконсерваторы полагали, что вера в Россию, сложившаяся в 1990-е гг., провалилась. «Я понял, что Россия снова попытается занять в Европе доминирующее положение, и что мы должны защитить страны Центральной и Восточной Европы, — сказал Бернс. — Путин готов вернуть России былую мощь. Это стало ясно к концу 2002 г.»5.

Эта фраза была решающей. Вернуть России былую мощь — именно то, к чему стремился Путин и именно то, чего не могли перенести многие в Вашингтоне.

«Русофилы» из администрации президента США находили отклик в Западной Европе, но не в Вашингтоне. Один из них говорит: «Очевидно, в администрации существовало мнение, что пониманием и раскрытием позиции русских вы как бы поддерживаете и одобряете ее. В Европе такого мнения не было. Вот почему наши позиции с Германией и даже с Великобританией не совпадали. Большинство европейских собеседников старались угадывать, что Россия чувствует по тому или иному поводу, они не хотели открытой конфронтации».

Есть много причин, почему Франция и Германия ощущали бо́льшую близость с Россией, чем Америка. Нельзя сказать, что они недооценивали стремление бывших стран Варшавского договора присоединиться к западным структурам и тем самым защитить себя от страны, которая притесняла их в течение полувека. Германия продолжала пребывать вне себя от радости от воссоединения с бывшей ГДР после крушения Берлинской стены. Трудно сказать, был ли в этом какой-то прагматизм или торг, хотя последнее для Германии имело особое значение. Скорее, тут имело место неясное ощущение, особенно в европейских интеллектуальных кругах, что Россия «принадлежит» Европе, что у них общая история и культура, и что настало время — несмотря на все недостатки российской демократии — приветствовать ее возвращение «домой». Одним из аргументов в поддержку такой позиции было утверждение, что принятие России в европейский дом — лучший способ совершенствования в ней демократии.

Типичным сторонником такой точки зрения был президент Франции Жак Ширак. С Россией его связывал и личный интерес. В 1930-е гг. в доме его родителей жил русский эмигрант. Ширак выучил русский язык, даже перевел на французский язык «Евгения Онегина». По словам его советника по делам дипломатии Мориса Гурдо-Монтеня, Ширак чувствовал нечто «вечное» в России, что она не целиком европейская и не целиком азиатская страна. У него сложились хорошие отношения с Ельциным, который устраивал ему приемы с черной икрой в сауне. К Путину он поначалу отнесся прохладно, но имел желание отложить в сторону все свои претензии, даже относительно Чечни.

«Ширак делал все возможное, чтобы помочь Путину проявить себя на мировой сцене как ответственному лидеру, которому приходится решать задачу огромного масштаба — вырвать страну из советских времен и сделать ее современным государством, — говорит Гурдо-Монтень. — Ширак считал, что нет никаких оснований полагать, что Россия вернется назад, к советским временам. Им пришлось совершить прыжок в новый мир, но это долговременный процесс, и России следует оказать максимальную поддержку. Это в интересах Запада, потому что у нас общие интересы. Ширак полагал, что стабильность на континенте зависит от оси Париж — Берлин — Москва. Отсюда все эти трехсторонние встречи, которые проходили до 2007 г. Было очень приятно наблюдать, как все трое ладят друг с другом»6.

Канцлер Германии Герхард Шредер, третий из трио, как и большинство его соотечественников, был бесконечно благодарен России за вывод войск с территории Восточной Германии. Позже в качестве жеста доброй воли он списал Москве 6 млрд евро, которые она задолжала бывшей Германской Демократической Республике.

Надо признать, хорошие отношения сложились не сразу. В предвыборной кампании 1998 г. Шредер пообещал перестать заваливать Россию огромным количеством денег, как это делал его предшественник Гельмут Коль. Он хотел установить прагматичные отношения, основанные на деловых интересах, с определенной дипломатической сдержанностью. Никаких медвежьих объятий, которые позволяли себе Коль и Ельцин. Его министр иностранных дел Йошка Фишер чуть не спровоцировал дипломатический инцидент во время своей первой встречи с Путиным в январе 2000 г., осудив чеченскую кампанию и потребовав немедленного прекращения огня. Сам Шредер не постеснялся посетить три прибалтийских республики (Коль отказывался это делать, опасаясь обидеть русских) всего за неделю до первого визита президента Путина в Берлин в июне 2000 г.

Но сам визит изменил ситуацию кардинальным образом. Два лидера проговорили пять часов без переводчика — благодаря тому, что Путин владеет немецким. Несмотря на попытки Тони Блэра «оказаться первым», стало ясно, что Путин рассматривает как главного союзника России в Европе именно Германию. Шредер понял, что тесное сотрудничество с Россией — лучший способ развития демократизации: «Россия всегда имела успех, — писал он, — когда открывалась Европе. Она вступала в оживленные отношения и устанавливала экономические и интеллектуальные связи со всей остальной Европой»7. Коль и Путин даже инициировали нечто уникальное для европейских стран — Санкт-Петербургский диалог, ежегодные российско-германские встречи, в рамках которых проходили интеллектуальные дискуссии, межправительственные переговоры и интенсивное общение бизнесменов. Вскоре Шредер попал в «путинский круг». Они стали близкими друзьями, часто общались семьями. Путин даже летал в родной город канцлера Ганновер, чтобы поздравить Шредера с 60-летием. Путин помог Шредеру взять двух приемных детей из Санкт-Петербурга. Уйдя со своего поста, Шредер стал председателем правления Nord Stream AG, дочерней компании «Газпрома», которая привела природный газ из России непосредственно в Германию (он поддержал этот проект еще будучи канцлером), и отказался от всякой критики в адрес политики Путина. Ширак, напротив, отказался от предложенной Путиным высокооплачиваемой работы в «Газпроме».