Книга Малахов курган - Сергей Григорьев

У вас, я знаю, явилась мысль встретить флот неприятеля левым бортом, когда он сделает попытку ворваться в рейд. Согласен, мы нанесли бы их флоту большой урон. Все равно пальбой из своих тяжелых бомбических орудий неприятель потопит все наши корабли. Я вижу среди вас людей из других экипажей. Вы мне скажете: «Вот и хорошо: связанные в одну цепь швартовыми[175], корабли утонут, и цель – загородить рейд – будет достигнута. И мы умрем со славой в бою под флагом».

Верно! О том, что вы хотите нарушить дисциплину, больше всего дорогую на море, у меня не было мысли и нет. Погибнуть в славном бою прекрасно! Но вместе с кораблями и мы погибнем. А мы нужны для защиты города, там наши дома, наши семейства, наши дети. Больше скажу: защищая родной город, мы будем защищать и всю Россию, честь и славу Отечества.

Одна армия не отстоит Севастополя, а вместе с нами отстоит. Слов нет, тяжело уничтожать то, что мы создали своими руками. Много труда мы положили на то, чтобы держать корабли, обреченные в жертву, в завидном всему свету порядке. Подчинимся неизбежному. Главнокомандующий приказал потопить корабли. Я с ним согласился. Адмирал Нахимов согласился. И вы должны согласиться. Москва горела, а Россия не погибла!

Экипаж ответил Корнилову взрывом «ура». Отголоском крик прокатился от корабля к кораблю по всей линии заграждения.

Корнилов знаком руки остановил крики и в наступившей тишине закончил речь:

– Мы оставляем корабль, уверенные, что вы исполните свой долг. Ваш капитан доложил мне, что все подготовлено к затоплению: надпилены, где надо, шпангоуты[176], надрублены под ватерлинией[177]борта. Довольно трех человек. Я вызываю охотников.

Из среды матросов выступили после короткой суматохи трое: комендор Погребов и матросы Стрёма и Михаил Могученко.

– Хорошо! – Корнилов посмотрел наверх. – Прекрасно, что на корабле не спустили стеньги… Семафор уцелел… Капитан, прикажите просемафорить кораблям: немедленно свозить на берег команды, рубить рангоут[178], выбить клинья, пробить борта. Пароходам, кроме «Громоносца», подойти к кораблям для снятия команд, гребным судам – также. Прощай, корабль! Прощайте, друзья!

Корнилов снял фуражку. То же сделали все на мостике: Нахимов, Зарин, Могученко. Обнажили головы все офицеры на шканцах, сорвали шапки матросы. Все застыли в безмолвии.

Корнилов с Нахимовым и Андреем Могученко покинули корабль.

Три выстрела

Затопление кораблей совершилось очень быстро. На снятие экипажа потребовалось не более получаса.

В трюмах кораблей стучали топоры. Корпуса кораблей отзывались на удары колокольным гулом. На палубах визжали пилы, и подпиленные мачты при остерегающем крике «Полундра!» с грохотом падали, ломая борта. Еще до восхода солнца на месте, занятом «Сизополем», «Варной» и «Силистрией», плавали обломки рангоута. На них спасались корабельные крысы. Их оказалось множество. Перед подъемом флага за первыми тремя кораблями последовали «Уриил», «Селафаил» и «Флора».

Один корабль «Три святителя» держался на воде, слегка покачиваясь на поднятой кораблями при погружении зыби[179]. Мачты корабля остались неснесенными. Стук топоров в трюме давно затих. Трое охотников, должно быть, ушли с последним баркасом. У трапа дожидался капитана вельбот.

Напротив корабля на расстоянии кабельтова остановился пароход «Громоносец», шевеля красными лапками колес.

Зарин стоял у трапа задумчивый, в недоумении, почему не погружается корабль. На руле в вельботе сидел мичман с озорными глазами – Нефедов-второй.

– Мичман, – приказал Зарин, – спуститесь в трюм и посмотрите, идет ли вода.

Нефедов взбежал на трап, захватив в штурманской каюте забытый горящий фонарь, и спустился в трюм. На всех палубах из-под ног мичмана с писком шарахались крысы; до настоящего дня мичман на корабле не видал ни одной. По спине мичмана пробежал холодок, когда он спустился до нижней палубы. Фонарь едва рассеивал сырую мглу. Где-то журчала вода, но это журчание совсем не походило на яростный шум воды, когда выбиты задвижки подводных люков, не говоря уже о прорубленных бортах. Не понимая, в чем дело, мичман, охваченный диким испугом, бросился вверх по трапу. Фонарь у него погас. Нефедову казалось, что вот-вот корабль ухнет под воду…

– Ну-с? В чем дело? – спросил мичмана Зарин, удивленный его растерянным видом.

Неожиданно для себя Нефедов ответил:

– Все в порядке. Вода идет. Корабль погружается с дифферентом[180]на корму.

– Ступайте в шлюпку.

Капитан окинул последним взглядом корабль и медленно спустился по трапу в шлюпку, сел на кормовую банку рядом с рулевым. Вельбот отчалил.

На «Громоносце» пробили склянки, и раздалась команда:

– На флаг!

Зарин обернулся, чтобы еще раз взглянуть на свой корабль, и удивился: на бушприте «Трех святителей» развевался поднятый чьей-то рукой гюйс.

– Мичман, посмотрите: на корабле гюйс! Глазам не верю! Видите?

Нефедов скомандовал: «Суши весла!» – и обернулся. Перестав грести, матросы застыли с поднятыми над водой веслами.

– Видите? – повторил Зарин.

– Никак нет! – вспыхнув, ответил мичман.

Зарин внимательно посмотрел на мичмана, перевел глаза на «Громоносец» и удивился вторично: на «Громоносце» подняли флаги, но под адмиральским клотиком не было флага Меншикова. А Зарин, да и все на «Трех святителях» думали, что светлейший находится на «Громоносце».

Зарин хотел вернуться на корабль, чтобы снять гюйс, но отказался от этой мысли. Корабль начал медленно погружаться. Да и «Громоносец» повертывался к «Трем святителям» кормой, и комендор на палубе парохода наводил на корабль бомбическую пушку, чтобы ускорить погружение последнего из обреченных кораблей.

Выстрел грянул. Снаряд проломил борт. Внутри корабля бомба взорвалась. Пушкари снова накатили орудие. Прогремел второй выстрел, более удачный, пробив борт «Трех святителей». Корабль накренился и начал быстро тонуть. Зарин приказал грести и на третий выстрел не обернулся. Матросы ударили веслами и мрачно смотрели назад.