Книга Чудовище и красавица - Анастасия Комарова

Странная забава для десятиклассников? Тогда — нет. Скука, царящая в обществе, и невозможность что-либо изменить душили, заставляя впадать в детство, из которого этому поколению не выбраться и по сию пору. Тогда это был своеобразный и единственно доступный протест — их принимают за детей? Пожалуйста! Зачем доказывать кому-то свою взрослость, набивая шишки и получая пинки? «Лучше мы будем детьми — со всеми вытекающими!» — безотчетно и единодушно решили шестнадцатилетние люди.

С тех пор, если по недомыслию или неосторожности их пускали в класс до прихода учителя — летало все. Тонкие тетради рвались сразу, а толстые, постепенно теряя листы, становились все тоньше. От дневников у многих давно остались лишь клеенчатые обложки, да и те стремительно превращались в тряпки. Тряпки — меловые, мокрые, пахучие — летали просто отлично, а потому были нарасхват, в отличие от толстых учебников из школьной библиотеки — они опасно и неуклюже плюхались, норовя больно задеть углами переплетов. Реже летали портфели, из которых, в свою очередь, мелким дождиком сыпались записки, деньги, еда.

Играть в «Ура!» любили все, даже такие безнадежные ботаники, как Тимохина и Безлепкин. Удивительно, естественно, очевидно и невероятно, но эта глупая забава сплотила их больше, чем все бесконечные школьные мероприятия, призванные укреплять, как теперь сказали бы, корпоративный дух.

Историчка Елена Ивановна вплыла в класс и застыла у доски, демонстрируя осанку королевы. Муж Елены Ивановны был кем-то типа дипломата, работа в школе нужна была ей для трудовой книжки, а еще — чтобы было перед кем щеголять в элегантных иностранных нарядах, орошая затхлые школьные коридоры зелено-голубой свежестью французских духов. Она любила рассказывать про угрозу капитализма и пламенно боролась с его проявлениями в отдельно взятом классе — сладострастно смывала с девчонок тени и помаду, а если уж видела лак на ногтях, разражалась долгой горячей тирадой о тлетворном влиянии Запада. Правда, с десятым «Б» она не связывалась после того, как в конце прошлого года их девочки явились к ней на открытый урок, нацепив на себя все пластмассовые браслеты младших сестер, достали пухлые косметички и стали демонстративно подкрашиваться.

Елена увидела повисшую на бюсте Ленина половую тряпку, мгновенно оценила ситуацию и миролюбиво сказала:

— Так, сейчас я выйду и закрою дверь с той стороны. А когда войду — чтобы все были на своих местах и готовы к уроку, договорились?

— Ага, договорились, — кивнули все, честно собираясь выполнить договор.

Только «Ура!» была не такой игрой, которую можно было закончить вот так, по одному желанию. Дверь-то Елена закрыла, а вот как подготовиться к уроку, если все, что оказывалось на парте, моментально летело к потолку? Когда через две минуты она снова вошла, парты были идеально свободными от любых предметов, а «баловники» сидели на своих местах в не совсем приличных позах. А как еще можно сидеть, если нога у тебя застряла в собственном портфеле, а глаза и руки шарят в поисках той смачной тетради в сорок восемь листов, которой ты не успел залепить в ухо этому придурку на первой парте?

— Еще не готовы?! Я жду минуту, будьте любезны позволить мне начать урок, вы же взрослые люди!

— Не-а, мы не взрослые…

Она вошла, как обещала, через минуту. А потом еще через две. На этот раз все было в порядке, только на учительском столе желтела кучка раскрошенного печенья курабье. Оно выпало из пролетающего над столом портфеля и живописно рассыпалось в песок.

Елена была на грани тихой истерики и собиралась идти к завучу, когда дверь в очередной раз открылась и Марина Максимовна, эта самая завуч, представила им нового ученика. Вернее, он сам представился, чем удивил, порадовал и покорил в первую же минуту их всех.

— Александр Ильин, — отчетливо и в меру развязно произнес высокий загорелый юноша.

И отвесил элегантный шутовской поклон. Класс замер, а через секунду все заулыбались. Девчонки — торжествующе, мальчишки — завистливо. И всем стали одинаково ясны две вещи — урок сорван окончательно, а в классе появился новый лидер.

С этого дня Дашкины неопределенные мечтания стали куда менее неопределенными. В них теперь всегда присутствовал Сашка Ильин.

Он действительно выгодно отличался от своих ровесников, и не только внешне. Хотя был, безусловно, привлекательным юношей, главное — он был во многом старше их всех. Об этом ясно говорил снисходительно-добрый, задумчивый взгляд, появлявшийся у него в тот момент, когда он смотрел на кого-то, думая, что за ним не наблюдают. Казалось, таким Ильин был всегда. Дашке было бы легче, если бы она знала его таким, каким он наверняка был пару лет назад, то есть обычным нескладным мальчишкой, как все остальные. Она часто и подолгу смотрела на него, пытаясь представить его глупым, смешным и нескладным. У нее ничего не получалось, и дело заканчивалось тем, что она просто разглядывала его, любуясь широким, почти мужским разворотом плеч, большими породистыми руками. Так продолжалось до тех пор, пока ее не отрывал от увлекательного занятия звонок, Катькин шепот, окрик учительницы или же удивленно-насмешливый взгляд самого предмета исследований.

А класс бушевал. Самый талантливый и недисциплинированный класс стал еще более талантливым и недисциплинированным, ибо в лице своего тридцать четвертого ученика приобрел круглого отличника с ярко выраженными способностями к английскому и неисправимого провокатора. Чего только не вытворяли тогда словно сорвавшиеся с цепи десятиклассники! Весь комплекс развлечений, когда-либо придуманных школьниками с целью разнообразить скучные занятия, был повторен ими с изощреннейшими вариациями. В азарте они не гнушались и самыми что ни на есть банальными, простыми вещами, классикой, так сказать, как то: плевание в ухо соседу шариками жеваной бумаги, похищение с последующим исчезновением классных журналов и мела или же прицельное кидание грязными тряпками. Однако были у них и другие, более интеллектуальные забавы. Интересно было записать на диктофон несколько перлов самых «любимых» учителей, речь которых отличалась порой редкими оборотами, а потом прослушивать это все на школьном дворе в то время, когда эти самые учителя расходятся по домам.

«Один дэбыл разложил другого дэбыла на парте и изучает по нем анатомию!» — громко хрипел переносной магнитофон «Весна», и нельзя было не узнать украинского сленга математички Коцюбы.

«Ну, что вы стоите, как ломаные пирожки?!» — визжал магнитофон голосом физкультурницы.

«Лучшие люди — это советские корабли!» — глубокомысленно откровенничал с ними старый энвэпэшник.

Они натирали доску воском, прибивали к полу ботинки трудовика, спорили на пачку «Космоса» о том, пустые или нет каблуки на доисторических туфлях физички, той странной женщины с желтым треугольником от утюга на голубом платье. Это сейчас понятно, что она творческий человек, не от мира сего, а тогда… Они вывешивали за окно портфели на длинной веревочке, выбрасывали с третьего этажа дневники, когда им всем хотели поставить кол за поведение, спускали в унитаз в мужском туалете новые желтые тапочки Мухиной… Всего и не припомнишь. Да, еще очень эффектно взрывались во время контрольных самодельные петарды.