Книга Говори - Лори Холс Андерсон

Рядом с водителем

Я хорошая девочка. Целую неделю я хожу буквально на все занятия. Приятно снова быть в курсе того, о чем говорят учителя. Мои родители получают экстренное информационное сообщение от школьного психолога. И не знают, как реагировать: то ли радоваться, поскольку я исправляюсь, то ли сердиться, поскольку приходится радоваться уже одному тому, что их ребенок каждый день ходит в школу.

Школьный психолог убеждает их, что меня следует наградить — типа, бросить мне косточку. Они останавливаются на новой одежде. Старая становится мне мала.

Но идти за покупками с мамой? Лучше пристрелите меня и тем самым избавьте от страданий. Что угодно, только не шопинг с мамой. Она ненавидит ходить со мной за покупками. В торговом центре она размашисто шагает впереди, подбородок вздернут, веки трепещут, потому что я отказываюсь примерять практичные, «стильные» вещи, которые ей нравятся. Мама — скала, я — океан. Мне приходится надувать губы и закатывать глаза, пока она наконец не рассыпается на тысячи мелких фракций прибрежного песка. На это уходит много энергии. Не уверена, что она у меня есть.

Маме явно не улыбается тащить меня на веревке в торговый центр, чтобы слушать мое нытье. Родители объявляют, что я заслужила новую одежду, но добавляют, что подобрать ее я должна в «Эффертсе», где у мамы скидка. После школы мне надо будет сесть на автобус и встретиться с ней прямо в магазине. Отчасти я даже рада. Войти, купить, выйти — это почти как содрать пластырь.

Похоже, хорошая идея, если только не стоять на автобусной остановке перед школой в бушующую над округом метель. Из-за ветра кажется, что на улице мороз градусов двадцать, а у меня нет ни шапки, ни варежек. Я поворачиваюсь спиной к ветру, но тогда у меня начинает мерзнуть задница. Снег залепляет глаза и набивается в уши. Поэтому я не слышу, как рядом останавливается машина. Когда раздается гудок, я едва не подпрыгиваю от неожиданности. Это мистер Фримен. «Тебя подвезти?»

Я в шоке от машины мистера Фримена. Синяя «вольво», надежная шведская тачка. А я-то думала, что у него старый «фольксваген» по типу автобуса. Внутри чисто. Мне почему-то казалось, что его машина должна быть забита художественными принадлежностями, плакатами и гниющими фруктами. Я залезаю внутрь, в салоне тихо играет классическая музыка. Чудеса, да и только.

По его словам, чтобы высадить меня в городе, ему придется сделать совсем маленький крюк. Он был бы рад познакомиться с моей мамой. От страха у меня расширяются глаза. «А может, и нет», — добавляет он. Я стряхиваю с головы тающий снег и подставляю руки под вентилятор отопителя. Он включает вентилятор на полную мощность.

Пока оттаиваю, я считаю дорожные столбы на обочине дороги и отыскиваю глазами попавших под машину животных. В пригороде полно сбитых оленей. Иногда бедные люди берут оленину себе, чтобы запасти на зиму, но в основном туши продолжают гнить до тех пор, пока кожа не начинает свисать лентами с костей. Мы направляемся на запад, в сторону большого города.

«Тебе удался этот кубистский набросок», — говорит мистер Фримен. Я не знаю, что отвечать. Мы проезжаем мимо мертвой собаки. Ошейника на ней нет. «Судя по этой работе, ты заметно выросла. Ты даже не знаешь, как быстро всему учишься».

Я: Я вообще ничего не знаю. Мои деревья — отстой.

Мистер Фримен включает поворотник, смотрит в зеркало заднего вида, встает в левый ряд и обгоняет фургон с пивом. «Не суди себя слишком строго. Искусство на то и искусство, чтобы делать ошибки и уметь учиться на них». Он снова возвращается в правый ряд.

Я смотрю в боковое зеркало, провожая глазами фургон, исчезающий в снежной круговерти. В глубине души мне кажется, что мистер Фримен едет чуть-чуть слишком быстро с учетом дорожных условий, но машина тяжелая, и ее не заносит. Снег, налипший на носки, стекает в кроссовки.

Я: Ладно, но вы сами говорили, чтобы мы вкладывали в свое искусство эмоции. Я не понимаю, что это значит. Я не понимаю, что должна чувствовать.

Мои пальцы взлетают и прикрывают рот. Что я делаю?

Мистер Фримен: Искусство без эмоций — как шоколадный торт без сахара. Застревает в горле. (Он проводит пальцем по шее.) Когда в следующий раз будешь работать над своими деревьями, старайся не думать о деревьях. Думай о любви, или о ненависти, или о радости, или о ярости — обо всем, что заставляет тебя хоть немного чувствовать, от чего потеют ладони и поджимаются пальцы на ногах. Сосредоточься на этом чувстве. Когда люди не могут выразить себя, они начинают медленно умирать. Ты не поверишь, сколько взрослых людей уже давно ходячие мертвецы: они идут по жизни без малейшего представления, кто они есть такие, и просто ждут, когда сердечный приступ, или рак, или грузовик закончат начатое дело. Ничего не может быть печальнее.

Он сворачивает с автомагистрали и останавливается на красный свет у съезда. Что-то крошечное, и пушистое, и мертвое лежит под канализационной трубой. Я грызу заусеницу на большом пальце. В центре квартала мигает вывеска «Эффертс». «Туда, — показываю я. — Можете высадить меня напротив». Секунду мы сидим просто так; другая сторона улицы укрыта снегом, из динамиков разносится соло на виолончели. «Хм, спасибо». — «Не за что, — отвечает он. — Если захочешь поговорить, ты знаешь, где меня найти». Я отстегиваю ремень безопасности и открываю дверь.

«Мелинда, — останавливает меня мистер Фримен. Снег проникает в салон и тает на приборной доске. — Ты хороший ребенок. Думаю, у тебя есть что сказать. Я хотел бы послушать».

Я закрываю дверь.

Зеркальная комната

Я останавливаюсь возле кабинета директора магазина, и секретарша сообщает, что мама разговаривает по телефону. Прекрасно. Без нее будет гораздо проще найти себе пару джинсов. Я направляюсь в отдел для «Юных леди». Еще одна причина, почему они прогорают. Кому понравится, чтобы их звали юными леди?

Мне нужен десятый размер, как ни ужасно это признавать. Все мои вещи восьмого размера или меньше. Я смотрю на свои, похожие на каноэ, ноги и отвратительные мокрые лодыжки. Разве в этом возрасте девочки не должны перестать расти?

Когда я была в шестом классе, мама накупила мне всяких книжек о пубертатном периоде и взрослении, чтобы я оценила, какие «прекрасные», и «естественные», и «чудесные» преобразования будут со мной происходить. Дерьмо. Вот что это такое. Она всю дорогу жалуется на седеющие волосы, и на отвисшую задницу, и на морщинистую кожу, а я почему-то должна быть благодарна за прыщи на лице, волосы в самых неприличных местах и ноги, которые каждую ночь вырастают на дюйм. Полное дерьмо.

Мне без разницы, что примерять, ведь я все равно это возненавижу. «Эффертс» занял свою нишу на рынке, специализируясь на совершенно отстойных вещах. На одежде, которую бабули дарят тебе на день рождения. Настоящее кладбище моды. Просто подбери джинсы, которые будут впору, твержу я себе. Всего одна пара — вот моя цель. Я оглядываюсь по сторонам. Мамы поблизости нет. Я несу три пары наименее устрашающих джинсов в примерочную. Кажется, я здесь единственный покупатель, который хоть что-то примеряет. Первые джинсы мне малы — их невозможно натянуть на задницу. Со второй парой я даже не заморачиваюсь — джинсы еще меньше. Третьи джинсы огромные. Именно то, что нужно.