Книга 419 - Уилл Фергюсон

«Нечего мяться. Пей».

— Спасибо, сэр, — сказал Уинстон, поднося стакан к губам. Допив, вытер рот. — Очень освежает.

— Вот у меня тут пестик, — сказал Иронси-Эгобия. — Нынче кубики замораживают в холодильнике — кому они нужны, эти пестики? Почему их еще выпускают? Чистая показуха, вроде туши и перьев. Теперь пестик для льда — просто символ статуса. И оружие. Как и перо. — Он улыбнулся, приглашая Уинстона улыбнуться вместе с ним.

Пестик в руке Иронси-Эгобии разросся, замаячил грозно.

— Я сам из дельты Нигера, — сказал Иронси-Эгобия. — Но вырос в Старом Калабаре, у иезуитов, среди игбо. Красивый город. Знаешь Калабар?

— Никогда не бывал на востоке, сэр. Но Калабар знаю. Если не ошибаюсь, бывшая португальская колония?

— Именно. Меня зовут — если по-настоящему — Михаил, как архангела. И даже это не мое имя. Мне его подарили братья в семинарии. Хочешь правду? Я и не помню, как меня по-настоящему зовут. — Он засмеялся — и смеялся, пока не закашлялся. Потом, ухмыляясь, с повлажневшими глазами, прибавил: — Смешно? Мальчик из христианской семинарии забыл свое христианское имя.

— Я… я даже не знаю. — Уинстон глянул на Тунде, но тот ни намеком не выдал, надо ли Уинстону посмеяться.

— Иронси-Эгобия — имя, которое я себе взял сам. Укрепить решимость, приманить удачу. Честолюбие вознаградить.

«Эгобия» — это на йоруба, языке, на котором Уинстон говорил с дедушкой и бабушкой. «Эго» — «деньги», «бия» — «приди». «Эгобия» — скорее заклинание, чем взаправдашнее имя. «Придите, деньги».

А «Иронси»?

— В честь генерала, — пояснил Иронси-Эгобия. — Крепкая кость. Сильный человек, вождь.

Это у нас генерал, пришедший к власти после январского переворота в 1966-м, — переворота, в результате которого премьер-министр Нигерии был убит, а премьеры штатов посажены за решетку. Спустя полгода случился новый переворот, генерала свергли, похитили, пытали и убили. Одни говорили, что его привязали к «лендроверу» и таскали, пока не умер. Другие — что он был казнен, как подобает военному, одним выстрелом в голову. Третьи — что он умер в разгуле беспорядочной стрельбы, превратившей его тело в кровавую кашу.[16]

До этого рывка к вершинам власти им восхищалась королева Елизавета, он командовал нигерийским экспедиционным корпусом в Конго. Уинстон видел фотографии генерала — точнее, королевы с генералом: ее величество путешествовала по Нигерии, до всех этих переворотов и перепереворотов, когда Нигерия еще входила в Британскую империю. Как раз в том году в Дельте нашли нефть. Может, отсюда и имя Иронси-Эгобии. Уинстон видел знаменитый снимок на комоде в родительской гостиной, в красивой гладкой рамке красного дерева, и лицо генерала Иронси прекрасно помнил.

— Имя течет, как пальмовое вино, согласись. Иронси-Эгобия.

Власть. Деньги. Магия.

— Это правда, — сказал Уинстон, слабея.

— Генерал Иронси был игбо. Слово «эгобия» — на йоруба. Их связывает дефис. Вот там я и живу, понимаешь? В дефисе. Там и обитаю. Я приехал в Лагос пацаном, хотел отыскать свою дорогу в этой комнате смеха. — Иронси-Эгобия улыбнулся. — Но выхода не нашел. Куда ни погляжу — мое лицо, мой голод. Тогда я стал искать молоток. И отыскал. Учился у председателя, у самого Убы.[17]Научился всему, чему он мог научить, и не только. Научился, как не попадаться. Я был знаком с Анини еще до того, как его поймали.[18]Я был на побегушках у Тафы, когда тот был генерал-инспектором полиции и еще не стал генерал-инспектором воров.[19]А когда Тафу взяли, я ушел в те воды, где помутнее. Пробовал когда-нибудь острогой забить рыбу в мутной воде? Очень трудно. Когда Эммануэль Нвуде развел бразильские банки на миллионы,[20]я об этом узнал первым. И когда вокруг Нвуде стали сжимать кольцо, я тоже узнал — раньше его. — Иронси-Эгобия вытянулся в кресле, заложил руки за голову, словно впервые задумавшись над вопросом: — Как мне это удалось? Я выжил, а другие споткнулись и упали — как? Как я, полукровка, полуигбо, полуиджо, сирота из мангровых болот, одержал победу в столь… неумолимом городе?

Надо ли отвечать на этот вопрос, Уинстон не понял.

— Безжалостная честность, вот как. На меня работают и игбо, и йоруба, и хауса, и фула. Я не делаю различий, я прошу лишь верности — и честности. Почему? Потому что мы, торговцы фальшью, должны ценить правду. Ты четыре-девятнадцатый?

— Да.

— На кого работаешь?

— Ни на кого.

— Еще раз. Кто тебя поддерживает, кто прикрывает от ареста? Что за кошка прокралась на мою территорию?

— Никто, сэр.

— Никто? Вольный стрелок, значит?

Уинстон кивнул.

— Слыхал, Тунде? У нас тут вольный стрелок, и для ремесла своего он выбрал мои кафе. Мои . Какая честь!

— Сэр, если я вас обидел…

— Нет-нет, — сказал Иронси-Эгобия. — Вовсе нет. «Знай свой путь, и хулы не будет». Братья-фармазоны, все мы — одна семья. — И затем: — У тебя стакан пустой.

Только лед остался.

— Тунде, принеси свежего. — Снова приступ кашля, снова кровавое пятно аккуратно спрятано в платок, новая порция лимонада, новая горсть ледышек. — Африканские итальянцы, — сказал Иронси-Эгобия. — Так нас называют. Слыхал? Говорят, что нигерийцы — это африканские итальянцы. Но вообще-то, это про вас. Про йоруба. Про тебя и твою родню — это вы итальянцы. Часы твои. «Ролекс»?