Книга Мама джан - Алексей Фролов

– Братух-хи, а где здесь «Кружка»? Че-то вот гуляю… ищу ее ищу… и не могу найти…

Его узнали.

– Блин, мужик, тебя мало отработали, что ли? Иди своей дорогой, – добродушно посоветовал Медведь.

– В смысле, отработали? – не понял мужик. – Так где «Кружка»-то?

Цыган окликнул его.

– Мужик, какая тебе «Кружка»? Ты же не дойдешь до нее… Садись давай, с нами… У меня праздник… Угощаю…

Мужика сильно штормило, но он ухитрился доплыть до стола. Ашот положил перед ним чебурек и напил стакан водки. Тот выпил и вырубился.

Кабан увидел Женечку. Она шла, выделяясь из толпы. А может, это Кабану только казалось. Может, хотелось, чтобы она выделялась. Он накануне позвонил ей, пригласил на день рождения. В руке Женечки красовалась пышная бархатная роза на длинном стебле. Женечка поздравила Цыгана. Подарила ему розу. Цыган распушил перед Женечкой перья, давай ручки целовать, комплиментами осыпал. Его жене это пришлось не по вкусу.

– Ты для меня еще не пел, – напомнила она капризно.

– О да! Виноват, виноват, виноват… И еще тысячу раз виноват! И еще сто тысяч раз виноват! Миллион раз виноват!.. – Цыган крикнул, стараясь перекрыть шум. – Внимание! Слушайте сюда!.. Для моей красавицы жены я исполню этот романс…

Он опустился на одно колено и запел. Черт, все-таки умел он покорять женские сердца, как никто другой! Хоть и ненадолго…

Кабан обнял Женечку за плечи, прошептал:

– Я соскучился.

Женечка прильнула к нему, поцеловала в мочку уха.

– Я тоже соскучилась, – горячо ответила она.

– Давай слиняем.

– Как скажешь.

Под шумок, ни с кем не прощаясь, они выскочили из перехода.

– Я тебе сегодня та-а-акое покажу! – сказал Кабан.

– Что?

– Не торопись…

– Что? Что? – Женечка была заинтригована.

– Увидишь… Говорю тебе, не торопись… Небо в алмазах!

Он повел Женечку на Котельническую набережную. К высотке, которую все москвичи знают. Но Кабан-то знал ее, может, лучше всех, только с другой стороны. Сколько чумовых ночей он провел на крыше этой высотки!

До Котельнической от Курского – по кривым старым улочкам – совсем близко.

– Вот, – сказал Кабан, когда они вышли к высотке. – Сейчас мы входим. Там консьержка… Если че, скажем, на запись в шахматный кружок…

Женечка засмеялась:

– Какой шахматный кружок?! В это время?

– Да, прокололся… Короче, идем… А там видно будет…

Они вошли в парадное. К счастью, сонная консьержка даже не обратила на них внимания. Блин, ну до чего же удачный сегодня день! Они прошли к лифту. В обнимку. Тридцатый этаж… Дальше маленькая дверца на чердак. Дверь на замке. Ой, подумаешь, на замке! Кабан в два счета справился с хилым замком. Взял Женечку за руку и, рассекая плечом душную чердачную темноту, вывел ее на крышу.

– Смотри!

Женечка замерла в объятьях Кабана, пораженная открывшимся перед ней видом.

– Такой Москву я себе не представляла…

Кабан, довольный собой, рассмеялся:

– Такую Москву ваще мало, кто видел…

И он отправился с Женечкой в необыкновенное путешествие, увлекая ее от одного края крыши к другому.

– Гляди туда… Видишь, башня…

– Ага.

– Павелецкая. А вон там – наша «Курская».

– Вижу. А там моя Каховка, да?

– Не, Каховка вон там… Это «Спортивная…» Смотри, прожектора освещают стадион…

– Да, вижу…

Прохлада на них дохнула. Кабан снял «Хонду», накинул Женечке на плечи.

– Я… я люблю тебя… Женечка, я люблю тебя…

– И я тебя люблю!..

Они целовались, как… Как можно целоваться только на крыше высотки, когда перед вами лежит вся Москва?

Вдруг Кабан выпустил Женечку из объятий.

– Что с тобой? – тревожно спросила Женечка.

– Не спрашивай. Постой здесь… Я сейчас…

Незаметно для Женечки вытащил из кармана куртки фотографию, заклеенную несколькими слоями скотча, чтобы никогда не порвалась, ни под каким дождем не промокла. На фотографии была Хонда. Она лежала на зеленой траве, обнажив животик. А рядом с ней, кленовыми желтыми листьями было выложено сердечко и слово «Леха». Он подошел к краю крыши.

– На хрен! Хватит о ней страдать, – сказал Кабан и швырнул фотографию вниз. Однажды он видел, как падал голубь с подбитым крылом. Эта фотка напомнила ему того голубя. И ширяться больше не буду! Не хочу…

Они еще долго путешествовали по ночной умопомрачительной Москве. Потом Кабан проводил Женечку домой и на последнем поезде метро вернулся на Курский. В переходе никаких следов недавнего разгула. Тихо и безлюдно. Кабан направился к палатке Ашота.

Ашот радостно его встретил.

– Ты мне скажи, Кабан?! По-твоему, хорошо все прошло? – озабоченно спросил Ашот.

– Просто потрясно, – ответил Кабан. – Лучше тебя никто в мире поляну не накроет.

– Вах, Кабан!.. Уважаю тебя… Как брата… Давай с тобой выпьем…

– Давай, если угостишь.

Ашот выставил пузатую бутылку.

– Ваграм думал удивить всех дорогим коньяком, – сказал он. – Ашота этим не удивишь. Ашот еще и не такой коньяк пьет. И не из пластмассовых стаканов.

Он не в пластмассовые стаканы налил дорогой коньяк. Очень дорогой. В рюмки налил. Хрустальные, между прочим.

– Скажи тост, Ашот, – попросил Кабан.

– За все хорошее, Кабанчик. Чтобы у нас все было, а нам ничего за это не было.

– Аминь!

Кабан выпил и почувствовал, как хорошо его начало забирать. Когда пил на дне рождения Цыгана, так не забирало.

– Нет, ты мне скажи, правда, все прошло на уровне? – не унимался Ашот.

– Не переживай. На высшем уровне! А за то, как Сеню помянули, отдельное тебе спасибо. Давай выпьем за Сеню.

Они помянули Сеню. Ашот крикнул жене:

– Неси сюда шашлык-машлык, кур неси, лепешки… овощи, фрукты… Все неси…

Он угощал Кабана.

– Да не лезет в меня, Ашот, – сопротивлялся Кабан.

– Э-э, брат, не обижай! Что такое, не лезет? Если вкусно, всегда лезет. Скажи, вкусно?

– Очень вкусно.

– Тогда ешь, дорогой.

– А кофе можно?

– Конечно, дорогой! Зачем спрашиваешь?!

Медведь возник, как приведение.

– Че, Медведь? Иди выпей.