Книга Уготован покой... - Амос Оз

Трактор был заведен, он издал короткое, сдержанное урчание, словно сытый зверь. Переключение скоростей прошло успешно. Около десяти минут двигатель работал безупречно. Затем Ионатан выключил мотор, и голос его прозвучал слишком громко среди наступившей тишины: «Да. Вот и всё».

Он не мог решить для себя, то ли новый парень и вправду чудо-мастер, механик Божьей милостью, то ли неисправность была проще простого, как это ему представляется сейчас, после ремонта, и он сам мог бы справиться с поломкой, не будь его мысли в последнее время заняты совсем другим, не будь этого холода и этой усталости.

Азария Гитлин торжествовал победу, и радость переполняла его до краев. Он снова и снова хлопал Ионатана по плечу, пока тот не отскочил в сторону. Азария начал восхвалять себя, извергая поток восторженных путаных фраз. Цитировал или на ходу сочинял какие-то туманные пословицы и поговорки. Долго повествовал о том, как в прошлом ему удавалось совершать чудеса, посрамляя всех его недоброжелателей. Вспомнил о каком-то злодее майоре по фамилии Злочин или Злочников. Рассказал о себе и девушке, проходящей срочную службу в окружной канцелярии военно-инженерных войск, которая испытывала к нему сложные чувства. Говорил о дипломированном инженере-механике, что был вызван из Хайфы, но так и не сумел бы решить проблему, если бы не Азария, не проблески гениальности, вспыхивающие в глубинах его мозга. Говорил о человеческом мозге вообще. Говорил о преследованиях, которым подверг его, Азарию, снедаемый завистью майор Злоткин или Злотник, о кознях и доносах. О попытках соблазнить его, предпринятых той самой красавицей из военной канцелярии, которая уже упоминалась в начале сумбурного рассказа. О революционном техническом решении, найденном им, Азарией, и хитростью присвоенном врагами, в результате чего свояк майора Злочкина стал миллионером и даже приобрел маленький круглый остров в восточной части Эгейского моря, откуда до сих пор шлет Азарии Гитлину письма, полные восхищения, угроз и предложений партнерства в различных сделках… И еще о множестве всяких вещей, которые Ионатан слушал и не слышал, храня тяжелое молчание. Пока наконец не замолчал и Азария, принявшийся вытирать ветошью отливающие голубизной пятна машинного масла, что капнуло на носок его ботинка.

Ионатан сказал: «Добро. Четверть девятого. Пошли завтракать. А потом вернемся и поглядим, не найдется ли здесь еще чего-нибудь, с чем нам удастся справиться сегодня».

По дороге в столовую Азария продолжал говорить, с придыханием и с той же нарочитой восторженностью. Он начал с двух анекдотов про польских евреев, которые ехали однажды в обществе ксендза, ненавистника сынов Израилевых, а в другой раз — в обществе пузатого генерала, и в обоих случаях еврейская смекалка взяла верх над злобностью и физической силой тех, кто задумал евреев погубить. Он один смеялся над своими байками, но не конфузился, а, напротив, продолжал нервно шутить по поводу «бородатых» анекдотов, смешащих лишь тех, кто их рассказывает.

Только сейчас, с изрядным опозданием, обратил внимание Ионатан, что новичок говорит с легким акцентом. Акцент этот был так тщательно замаскирован, что расслышать его представлялось почти невозможным: «л» Азария произносил чуть мягче обычного, «р» — более раскатисто, а буква «х» порой звучала у него так, словно он безуспешно пытался проглотить ее. И все же можно было заметить, что парень изо всех сил старается скрыть свой акцент. Возможно, из-за прилагаемых им усилий, а может, из-за того, что слова извергались потоком, временами речь Азарии становилась путаной, спотыкающейся, и тогда он обрывал фразу, не закончив ее. Но, решительно отказываясь сдаться и умолкнуть, в ту же секунду бросался в новую атаку, стремясь победить непокорные слова.

Ионатан подумал: невозможно сравнить наши два одиночества. Если бы удалось, не впадая в ошибку и фальшь, сравнить двух людей, может, нам и дано было бы немного приблизиться друг к другу. Вот и этот тип изо всех сил старается развеселить, порадовать меня, а сам он вовсе не весел. Это искривленное растение: и чувствителен, и задирист, и льстив, и подобострастен. Временами прибывают в кибуц странные типы, навсегда остающиеся диковинными и чужими. И бывают среди них такие, что шумят, переживают, полны энтузиазма, отчаянно пытаются вписаться, раствориться среди кибуцников, соединиться с ними крепчайшими узами, а спустя несколько недель или два-три месяца внезапно исчезают и полностью уходят из нашей памяти, разве что вспоминаются порой какие-нибудь смешные эпизоды, связанные с ними. Как, скажем, вспоминают у нас огромную толстуху, приехавшую сюда два года назад, после развода с мужем, и поселившуюся в кибуце: она избрала предметом ухаживаний не кого-нибудь, а старого Сточника, и его Рахель застукала их неожиданно в клубе, где они вдвоем слушали Брамса, причем старина Сточник сидел у приезжей на коленях. Одни исчезают, появляются другие и, в свою очередь, исчезают тоже… Возможно, новичку кажется, что я представитель всех кибуцников, раз уж прихожусь сыном секретарю кибуца, и все такое, я его проверяю, я ему судья, и он из кожи лезет, чтобы мне понравиться, чтобы я полюбил его с первого взгляда. Но кто же может полюбить подобное существо? Уж конечно не я. И, во всяком случае, не теперь, когда самого себя выношу с трудом. При других обстоятельствах я, быть может, попытался бы отнестись к нему более дружелюбно, может, даже предложил бы успокоиться. Он ведь тут на стены будет лезть, а потом устанет и сбежит. Не суетись, парень, успокойся немного.

Ионатан сказал: «Тебе надо сходить на вещевой склад и попросить, чтобы дали рабочую одежду. В ящике, за бочками с соляркой, лежат сапоги Пайко. Того Пайко, что много лет проработал в гараже. Когда мы вернемся после завтрака, возьмешь себе эти сапоги».

На улице сеял мелкий дождик, тонкий и колючий, словно иголки. От ветра эти студеные иголки становились еще острее, ветер то разбрасывал их в разные стороны, то закручивал в спираль. Он спутывал электрические провода, исполняя некую странную мелодию.

При входе в столовую, возле умывальников, пока они оба ополаскивали руки, Ионатан отметил про себя, что пальцы у Азарии длинные, тонкие и какие-то печальные. Это напомнило ему Римону. А едва вспомнив о Римоне, он тут же увидел ее: она сидела с подругами за дальним столом. Обеими руками, всеми десятью пальцами, обхватила она чашку с чаем. Он знал, что чашка ее полна и что так она согревает свои вечно зябнущие пальцы. На мгновение Ионатан задался вопросом: о чем она думает этим утром — после прошедшей ночи? И тут же сам себя одернул: какое мне дело, о чем она думает, я и знать не хочу, я хочу быть далеко отсюда, и это всё.

На протяжении всего завтрака Азария Гитлин не оставлял попыток подружиться. Он все говорил и говорил, обращаясь к Ионатану и еще двум кибуцникам, подсевшим к их столу, Яшеку и Шимону-маленькому, работавшему на животноводческой ферме. Он назвал им себя и спросил, согласны ли они «открыть ему свои имена». Рассказал со всеми подробностями и необъяснимой радостью о бессонной ночи в бараке, о том, как ровно в полночь, словно в фильме ужасов, услышал за стеной сдавленный, приглушенный голос человека, который то ли проснулся, то ли еще не выбрался из кошмарного сна (уж этого он, Азария, никак не может определить). А затем он увидел призрак, который, похоже, репетировал: это было что-то вроде канторского пения, призрак монотонно повторял библейские клятвы и заклинания на древнем, мертвом языке, возможно на аккадском или хеттском. И еще живописал Азария историю ремонта двигателя, постаравшись выжать из Ионатана похвалы, которые тому пришлось высказать в присутствии Шимона и Яшека. Они были немало удивлены и озадачены, когда услышали от Азарии, что в кибуц он прибыл лишь вчера, и что только после долгих колебаний позволил ему Иолек, секретарь кибуца, остаться здесь с испытательным сроком, и что Иолек с Хавой уговаривали его отдохнуть денек-другой, попривыкнуть, прежде чем приступать к работе, но он доверился шестому чувству и на все уговоры отвечал: «Медлить нельзя — каждый час может оказаться критическим». Поэтому самым ранним утром, едва встав, он побежал в гараж и с первой же задачей успешно справился, — как бы это сказать? — доказал, нет, не доказал, а продемонстрировал, вернее, не продемонстрировал, а оправдал, да, вот так будет правильно, оправдал доверие, оправдал возлагавшиеся на него надежды. Правда, все похвалы следует отнести к его интуиции, а не к уму или таланту. Когда он прослушал шумы в моторе, его вдруг осенило: не силой, как говорит пословица, а хитростью вытащил Иванушка воз. И дальше Азария принялся с упоением описывать озарения, приходившие к нему прежде. В разных местах и по разным поводам, не только в технике, но и в сфере общественной мысли, и в политике, и в музыке…